Последние дни Помпеи

— Подземные духи работают усерднее обыкновенного, — пробормотала старуха и в раздумьи покачала седой головой. Наклонившись ближе, чтобы заглянуть внутрь земли, она заметила далеко внизу, в расщелине, длинную полоску темно-красного света с дрожащими лучами. — Странно, — сказала она содрогаясь: — вот уже два дня, как показывается этот беспокойный огонек… Что он может означать?

Лисица, которая последовала за своей хозяйкой, вдруг испуганно завыла и, поджав хвост, побежала от серного дыма, назад в пещеру. Колдунья, пыхтя и отдуваясь, бормоча разные заклинания, тяжело поплелась вслед за ней. Она раздула маленькими мехами огонь под котлом, помешала дымящееся варево и проговорила с диким злорадством, скрежеща зубами:

— Гори, огонь! Варись, трава! Сохни, жаба! Я его прокляла и он должен быть проклят!..

ГЛАВА XI. В Роще молчания

Как хорош лунный свет на юге! Под этим дивным небом ночь так незаметно вытесняет день, что совершенно нет соединяющих их сумерек, как это бывает у нас — жителей севера. На минуту потемнеет небосклон, отразится в воде вечерняя заря сотнями розоватых огней, набежит легкая, как бы торжествующая над светом, тень — и уже вспыхивают одна за другой яркие звезды, небо становится темно-синим, необыкновенно глубоким, и ночь вступает в свои права.

Волшебным лунным светом серебрилась уже знакомая читателю роща среди Помпеи, в которой встретились тогда Арбак и Апесид. Посвященная первоначально матери богов и основательнице городов — Кибелле, от храма которой еще сохранялись тогда развалины и просвечивала сквозь листву древняя статуя, роща эта была известна в то время под названием Рощи молчания. Олинф и Апесид не раз уже сходились здесь для беседы; последний раз, когда Олинф, воодушевляя новообращенного своими речами, старался внушить ему необходимость беспощадно открыть народу весь обман жрецов храма Изиды, разговор их не остался без свидетеля. Жрец Кален, подслушавший прошлый раз все из засады, сегодня опять спрятался с тем же намерением за полуразвалившимся храмом Кибеллы.

В этот вечер Арбак почему-то не находил себе покоя дома; в груди его бушевали самые ужасные страсти. Железный организм его вполне оправился от последствий поранения и, сгорая от нетерпения убедиться поскорей в действии адского питья, которое он преподнес, с помощью подкупа, ненавистному Главку, Арбак решил отправиться к дому афинянина. Он накинул плащ, а за пояс заткнул, по обыкновению, дощечку для письма и железный грифель. Римляне скрывали таким образом под невинной формой грифеля очень опасное оружие; таким грифелем-стилетом Кассий убил Цезаря! Снарядившись, Арбак вышел из дому и направился к роще Кибеллы. С возвышенности, на которой была расположена эта роща, открывался сквозь деревья вид на далекое темно-красное, подернутое мелкою рябью море, на белые виллы Стабии вдоль извилистого берега, а вдали виднелись туманные, сливавшиеся с небом очертания гор.

Только что Арбак подошел к опушке рощи, как поперек дороги прошел Апесид, шедший, согласно уговору, на свидание с Олинфомъи тотчас узнавший египтянина.

— Эй, Апесид! — окликнул его египтянин. — При нашей последней встрече ты отнесся ко мне враждебно; с тех пор я все хотел тебя повидать, чтобы объявить прощение, потому что я все же желал бы видеть в тебе моего ученика и друга.

Апесид вздрогнул при звуке этого голоса; он остановился перед египтянином и посмотрел на него с горьким презрением.

— Несчастный обманщик! — сказал он:- так ты избежал, значит, когтей смерти, и ты опять хочешь поймать меня в свои сети? Но это тебе не удастся, потому что я теперь хорошо вооружен против тебя…

— Потише! — спокойно заметил Арбак, но дрожащие губы и покрасневший лоб выдавали глубину обиды, нанесенной его гордости. — Говори тише! Тебя могут услышать, а если это услышат, кроме меня, еще чьи-нибудь уши, тогда…

— Что тогда? ты грозишь? что ж, хоть бы и весь город услышал это?

— Тогда духи моих царственных предков не потерпели бы, чтоб я оставил тебя без наказания. Но погоди и выслушай меня. Ты раздражен, потому что думаешь, что я хотел отнять у твоей сестры свободу, быть может, и жизнь, — думаешь ты. Успокойся, одну минуту только, прошу тебя: действительно, в минуту ослепления я увлекся и я раскаиваюсь в этом неправильном шаге. Прости мне это! Я должен был обратиться к тебе, потому что ты знаешь, насколько я выше этого греческого мотылька по своему происхождению, богатству, уму и общественному положению. Отдай мне твою сестру в жены, и всю мою остальную жизнь я посвящу, чтобы загладить эту одну безумную минуту.

— Ты еще можешь думать о чем-нибудь подобном? Так знай же, безбожник, что моей сестре, так же как и мне, ненавистен даже самый воздух, которым ты дышишь! Мы поняли всю твою хитрость и ложь, и я, как служитель истинного Бога, во имя Которого я крещен.

— Ты? — в испуге прервал его Арбак.