Последняя из Лунных Дев

«Ландыши… Для примирения.

Моя милая Лиззи!

Вот и встретились мы снова — ты и я — на этой, исписанной моей рукой страничке. Пишу тебе, с особым удовольствием представляя, как ты держишь мой дневник, забравшись в постель и опершись спиною о подушку или, быть может, устроившись в моей маленькой читальне. Хотя я вовсе не уверена, что тебе понравится то, что я обязана тебе сказать. Я снова должна затронуть тему твоей матери. Ты, наверное, подумаешь, что я и так уже достаточно поделилась своей тревогой за вас двоих, но, на мой взгляд, мне есть что еще добавить, а потому, рискуя навсегда отвратить тебя от своих записок, считаю должным это высказать.

Ты всегда была на редкость любознательным ребенком — из тех почемучек, которые снова и снова обо всем расспрашивают, снимая с предметов и явлений слой за слоем, пока не докопаются до сути. Неважно, что именно это было — тебе хотелось понять и познать все на свете. Тебе нравилось узнавать о вещах, которые тебя окружают. Что они могут делать? Как они работают? Что будет происходить дальше? Тебе казалось, что, если ты будешь знать о мире достаточно, то ничто не сможет застать тебя врасплох. Тебе нравилось, чтобы все было распланировано, предсказуемо, безопасно. Однако это не свойственно нашей природе. Жизнь вообще — а особенно для таких женщин, как мы, — никогда не следует заведомому плану.

Равно как и другие люди в нашей жизни.

Еще ребенком тебя это приводило в замешательство. Тебе необходимо было иметь возможность раскладывать окружающих людей по аккуратным коробочкам, наклеивая соответствующие ярлычки: кто друг, а кто враг, кто безопасен для тебя, а кто — нет. Потому что так ты знала, от кого и чего можно ожидать, как себя уберечь. Однако с Ранной это не срабатывало. Она была тебе матерью — и в то же время не была ею. Она жила с тобой под одной крышей — но отсутствовала для тебя во многих крайне важных для маленькой девочки вещах.

Она была абсолютно не готова к твоему появлению на свет и ужасно испугалась будущей ответственности. Она была такой молоденькой! Я очень боялась, что в страхе и отчаянии она совершит нечто опрометчивое — то, что будет уже невозможно отменить или исправить. И я предложила ей сделку: она принесет тебя в этот мир, а я сделаю все остальное. Выращу тебя и воспитаю в наших традициях. Уже тогда я не сомневалась, что на тебя снизойдет великое наследие рода Лун.

Ты была еще слишком юным созданием, чтобы понять такую сделку, и потому ненавидела Ранну за безразличие, хотя и всячески пыталась делать вид, будто тебе все равно. Трещина между вами продолжала расти, пока вы почти не перестали друг с другом разговаривать. Между тем Ранну словно что-то разрывало на части. Ты не видела того, что видела я, потому что толком ее не знала. Но я ее знала — и видела, как она изменилась, едва ли не в одну ночь. Она глубоко страдала, терзаемая чем-то неведомым мне, и ничего не могла мне объяснить. Я умоляла ее поговорить со мной, позволить ей помочь — но она лишь еще больше и больше отдалялась.

У каждого из нас есть какое-то темное „я“. Некое непроглядное, скрытое от всех местечко, куда мы стараемся укрыться, когда нам очень больно или страшно. Ранна такое место обретала для себя на дне бутылки или в чужой постели. И все это происходило у тебя на глазах! И именно это ты и запомнила: какой она стала в итоге.

Ты умненькая девочка, Лиззи, и я очень тебя люблю — но иногда ты предпочитаешь носить шоры. И твоя мать — как раз то, на что ты хочешь закрыть глаза. Мнение о ней ты составила еще много лет назад, исключив возможность того, что в ее истории может оказаться что-то, для нас неведомое. Нечто большее, чем кому-либо из нас когда-то доведется узнать.

Я прожила долгую жизнь и много чего на свете повидала. И одно я знаю точно: у каждого из нас свои шрамы, и каждый по-своему разбит или надломлен. Некоторые переживают это более спокойно, чем другие, и все же, когда мир раздает нам, что называется, на орехи, так или иначе это ударяет по каждому. Это неотъемлемая составляющая того странствия, ради которого мы и явились в этот мир. Все удары, все ожоги и потери — это часть нашего пути.

Однако мы способны подняться над своими ранами, если захотим. Если готовы ослабить привычную осторожность и заглянуть за пелену недостатков и пороков, увидеть то, что прячется за ними. Куда легче быть колючим, чем ранимым. И резким словом отвлекать от собственных синяков и ссадин. Но все же мы обязаны вершить самое трудное. И это — заживление и исцеление.

Все то время, пока ты читала эти строки, ты, наверное, думала лишь о Ранне — о ее пороках и ее недостатках. Однако речь сейчас и о тебе, моя драгоценная Лиззи. Именно ты должна ослабить осторожность и защиту. Придет время — ты станешь необходима Ранне. И ты сама будешь нуждаться в ней не меньше. Сейчас, знаю, тебе трудно это даже представить из-за той пропасти, что всегда пролегала между вами. Но этот день настанет — быть может, даже раньше, чем ты думаешь. И когда это произойдет, ты наконец поймешь: никакой раздор, сколь бы болезненным он ни был, не способен разорвать узы крови.

А.»