После Аушвица

Я была фанатичной лыжницей и не могла дождаться, когда поеду в Альпы на время зимних каникул, но даже мне иногда нравилось поваляться в постели, поэтому я не очень радушно приветствовала маму и Отто, врывавшихся в нашу спальню на рассвете. Отто барабанил тросточкой по кровати и весело кричал: «Пора вставать! Подъем!»

Отто оставался истинным немцем в своих манерах и темпераменте и никогда не любил, чтобы кто-то валялся в постели.

«Сразу видно, что он служил в немецкой армии», – стонал Цви, имея в виду участие Отто в Первой мировой войне. (Еще он ненавидел беспорядок; когда он останавливался в нашем лондонском доме, после того, как мы приезжали из Швейцарии, то надевал спецодежду и убирал гараж или приводил в порядок сад.)

Летом Отто и мама ездили с нами отдыхать на побережье: сначала в Корнуолл, а в последующие годы в Тоскану. Отто строил смешные рожицы и занимался с девочками гимнастикой на песке, а мы все плавали в море.

Женитьба на маме открыла ему возможность новой жизни, как он однажды объяснил молодой женщине, которая писала ему о том, каким он ей представлялся в связи с военным и лагерным опытом.

«Все, что вы знаете обо мне, произошло двадцать шесть лет назад, и, хотя этот период был важной частью моей жизни и оставил незалечиваемые раны в моей душе, я продолжаю жить… Думайте обо мне не только как об отце Анны, каким вы знаете меня по книге и спектаклю, но и как о человеке, наслаждающемся новой семейной жизнью и любящем своих внуков».

Он, конечно, получал удовольствие от семейной жизни и обожал Кэролайн, Джеки и Сильвию: учил их кататься на коньках в Швейцарии, организовывал новогодние игры и подарки для всех детей на курорте, а как-то раз купил нашим девочкам велосипед на отдыхе в Италии, чтобы бегать за ними по пыльным дорогам, пока они учились ездить.

Моя дочь Джеки вспоминает, как она забегала в их комнату в Эджваре, прыгала к ними в постель, обнимала их и слушала, как Отто рассказывал истории. «Он придумывал замечательные рассказы, и мне всегда не терпелось услышать следующую часть».

Тем не менее его вышеприведенные замечания кажутся мне лишь частью более сложной истины. За нашей новой жизнью всегда следовали призраки погибших родственников, и успех «Дневника» Анны Франк означал, что Анна, в частности, играла важную, а иногда и всепоглощающую роль.

Отто и мама практически каждую минуту бодрствования в течение более тридцати лет занимались вопросами, связанными с публикацией или постановкой «Дневника», а затем руководством Домом-музеем Анны Франк в Амстердаме и Фондом Анны Франк в Швейцарии, а также отвечали на бесконечное количество писем со всего мира.

Поначалу в маленькой мансардной квартире в доме сестры Отто в Базеле, а затем в их собственном доме в Бирфсдене Отто и моя мать каждый день садились и обсуждали, как ответить на каждое письмо. «Дневник» Анны Франк нашел отклик в сердцах многих, особенно молодых, людей, и Отто стремился ответить каждому из них.

Он шагал взад-вперед по их кабинету, читая письмо от семнадцатилетней девочки из Калифорнии, которая написала, что родители не понимают ее.

– Как думаешь, что ответить ей? – спрашивал он маму. Она сидела за печатной машинкой и придавала подобным ответам более женственное звучание.

В 1963 году Отто и группе сторонников удалось спасти дом №263 на улице Принсенграхт от сноса. Они выкупили здание и создали Дом-музей Анны Франк в Амстердаме. Отто принимал активное участие в управлении организацией, даже контролировал работу различных сотрудников. С мамой он приезжал в Нидерланды не реже одного раза в месяц, чтобы все отслеживать.

Затем появились различные дела, связанные с публикацией «Дневника» во многих странах, и велась непрерывная борьба за права на пьесу с американским писателем по имени Мейер Левин. Все это повлияло на хрупкие нервы Отто.

Мейер Левин познакомился с Отто вскоре после прочтения раннего издания «Дневника» и написал версию пьесы, которая понравилась Отто. Это был серьезный и правдивый рассказ о дневнике, в котором подчеркивалось еврейское происхождение Анны, но театральные продюсеры опасались, что зрители сочтут его слишком грустным и мрачным. Мейер Левин не смог найти успешного театрального продюсера, который поставил бы его версию пьесы, а другой вариант (гораздо более легкий и с менее заостренной еврейской темой) был заказан Фрэнсису Гудричу и Альберту Хакетту, которые написали пьесу под названием «Худой человек, отец невесты и семь невест для семи братьев».

Первоначально дружеские отношения Отто с Мейером Левином испортились, и Левин судился с Отто в течение нескольких лет. Дело втянуло всех, с кем либо Мейер, либо Отто имели дело, даже Элеонору Рузвельт. Полемика переросла в кровавое побоище. Левин писал гневные обвинения в газеты тех стран, куда приезжал Отто.

В январе 1960 года Левин писал ему: «Ваше поведение навсегда останется примером страшного зла и отцовского предательства слов дочери».