В то воскресенье к поздней обедне, роковой, как окажется впоследствии, пришла и села на скамью в первом ряду напротив клироса молодая женщина. Пришла с опозданием, потому что жила не близко. Дело было во время рождественского поста, когда Церковь призывает нас к покаянию, когда душе так тягостны и беспросветность грехов, и беспросветность зимних куцых дней. Просвещая мирян светом истины, Церковь охотно прибегает к помощи искусства, к его наглядности и великолепию, но еще глубиннее и теснее человек связан с природой, поэтому церковные обряды разумно согласованы и со сменой времен года. Зимой пурпур церковных облачений меркнет, сгущаясь до лилового торжественного цвета, символа несокрушимости наших упований. В лиловый полумрак одели церковь Белой Пустыни и ранние зимние сумерки, сочась сквозь витражи, которые и мрачны, и таинственны, если только в них не льются солнечные лучи. Эти витражи, кое-где залатанные оконным потемневшим стеклом, были единственной роскошью, уцелевшей от богатств разоренного аббатства. Молодая женщина, о которой я упомянул, уже раскрыла молитвенник и присоединила свой голос к хору молящихся. Молитвенник, изданный в Кутансе с благословения его высокопреосвященства N, ставшего епископом в здешних местах впервые после революции, пламенел сафьяновым переплетом, горел золотым обрезом, оповещая своей языческой роскошью, что его обладательница не простая крестьянка, а если и крестьянка, раз одета точно так же, как остальные прихожанки, сидящие на соседних скамьях, то из зажиточных. О зажиточности свидетельствовала и крытая васильковым сукном шубка с капюшоном, и традиционный нормандский чепец, похожий на белоснежный шлем, над которым вместо конского хвоста виднелись высоко забранные волосы.
Известным в Белой Пустыни и Лессе богатеем был муж этой женщины, изворотливый и хитрый крестьянин. Когда Республика пустилась торговать национальным достоянием, он хорошенько нагрел на этих торгах руки и буйно пустился в рост, оплетая оставшиеся руины, словно вьюн, что лезет из щелей рухнувшей стены, но, пожалуй, не такой невинный. Про него можно было сказать, что он отлично ловит рыбку в мутной воде, а если понадобится, то и сам замутит воду, чтобы рыбка ловилась лучше.
Мадемуазель Жанна Мадлена де Горижар, как называли ее до замужества, принадлежала к знатному и почитаемому в Нормандии семейству, но, выйдя замуж, стала просто Жанной Ле Ардуэй или, как ее звали по деревенскому обычаю, хозяйкой дядюшки Фомы.
Каждое воскресенье, сколько их ни было по Господней милости, ее всегда видели на мессе, и сидела она всегда на первой скамье, неподалеку от алтаря, на крайнем от прохода месте, потому что с краю виднее процессия, что во время службы обходит церковь. Жанна Ле Ардуэй ходила в церковь не из любви к порядку, а из любви к Господу Богу, верующей была она сама, верующей была семья, в которой она выросла, и, зажив своим домом, она сохранила в нем тот же уклад и ту же истовость.
В Белой Пустыни по заведенному Церковью любезному обычаю служил и читал проповеди не только свой кюре, но по очереди и все другие священники епархии, так что Жанна хорошо знала весь окрестный клир. И как ей было не изумиться, когда, подняв глаза от красного сафьянового молитвенника, она вдруг увидела перед собой высокого монаха, которого, конечно же, не позабыла бы, если бы увидела хотя бы раз.
Монах сидел на отдельной скамье на клиросе прямо напротив Жанны, лицо его скрывал полуопущенный капюшон, но от всей фигуры веяло неодолимой гордыней, ни в чем не смягченной той кроткой верой, служителем которой он был.
Служба рождественского поста шла своим чередом. Жанна следила за мессой по молитвеннику, и, когда высоченный монах в длинной темной сутане, что волочилась за ним по каменным плитам, направился к алтарю и присоединил свой голос к хору, поющему по-латыни, Жанна, прочитав в молитвеннике по-французски: «Господь грядет с силой», невольно отнесла эти слова к монаху — такой непомерной властностью господина веяло от него.
Обернувшись, Жанна спросила у Нонон Кокуан, портнихи-поденщицы, что, опустившись на колени, молилась позади нее, не знает ли она, кто это, и указала на монаха, который так и не вернулся на свое место. Нонон, лучше других осведомленная о церковных делах в Белой Пустыни, поскольку шила на церковный причт, о монахе ничего сказать не могла. Она шепотом осведомилась о нем у двух старушек, соседок по скамье, и, получив от одной «не знаю», а от другой отрицательное покачивание головой, сообщила Жанне, что о монахе у них в приходе ничего не известно.