Порченая

Солнце клонилось к закату точь-в-точь как в день самоубийства, вечер был тихим, долгим, золотисто-оранжевым. Мария Эке распахнула дверь своей лачужки, чтобы болящий подышал свежим душистым воздухом, несущим вместе с лесным благоуханием целительные силы жизни, а сама, поставив на пороге таз, принялась перестирывать окровавленные тряпицы, которыми бинтовала раненого. Женщины из простонародья, если только у них есть сердце, совершают героические подвиги естественно и неприметно. Они — евангельские Марфы[20], и нескончаемые хлопоты никогда не во вред их трезвому и ясному уму, как не во вред нелегкие полевые работы младенцам, которых они вынашивают под сердцем. Матушка Эке, казалось, целиком занялась стиркой, погрузив и глаза, и руки в коричневую от крови пену, но на самом деле все время приглядывала за своим больным. И вдруг она услыхала звон колокольчика. Не глухой тихий звон, который мог бы донестись из часовни отшельника, — в те революционные времена закрыли все церкви, и священники иной раз спасались в лесных чащобах, — нет, звон доносился из ремесленной мастерской и возвещал конец работы. Добродетелью Мария Эке была сродни римлянкам, она не предала своих детских молитв у изголовья колыбели и осталась верна вере отцов. Как только колокольчик отбивал семь ударов — неважно, где звонил колокольчик, — для нее наступал священный миг, о котором когда-то благовестили онемевшие после революции колокольни, — миг вечерней молитвы. Услышав седьмой удар, матушка Эке оставила мокрые тряпицы, которые собралась уже было выкрутить и развесить на орешнике, поднесла узловатую мокрую руку ко лбу — пергаментно-желтому в глазах людей, осененному золотым сиянием в глазах Господа — и предалась всем своим благородным и добрым сердцем молитве.

Спасение наше приходит к нам порой через погибель, крестное знамение призвало крестную муку.

Пять гвардейцев вышли волчьим шагом из леса и остановились на обочине дороги. Опершись на ружья, настороженно и молчаливо вглядывались они в мирную змейку дороги и были похожи на гончих, что вынюхивают по зарослям дичь. Дичью для них были люди. Гвардейцы охотились за «совиными братьями». После недавней победы они выискивали тех, кто сумел затаиться и спрятаться на окрестных хуторах и фермах. Они давно уже приметили домишко матушки Эке — алый свет закатного солнца славно подновил его черепицу — и кивали друг другу на приоткрытую дверь и на усталую немолодую женщину, что мирно стирала белье на пороге. Когда же, оставив таз, женщина принялась молиться и осенила себя крестом Спасителя, который гвардейцы привыкли проклинать, они больше не сомневались: перед ними шуанка, — и с громкими криками двинулись к ней.

— Поджигатели! — выдохнула матушка Эке. — Господи! Спаси и помилуй!

— Прочь с дороги, старая кляча! — проревел начальник отряда. — Полюбовались мы, как ты мусолила свою молитву, не иначе «сову» запрятала у себя в логове!

— Сын у меня умирает, — пролепетала она. — Размозжил себе голову на охоте…

Побледнев, унимая дрожь, вошла Мария Эке в свой дом вслед за непрошеными гостями, — они бандой дикарей ворвались в него первыми. Окружили постель, сдернули одеяло и невольно отшатнулись от метавшегося в лихорадке раненого — так ужасна была его огромная, обмотанная тряпьем голова с бурыми пятнами засохшей крови.

— Говоришь, сын? — захохотал сержант. — Больно ручки у него белые, чтобы быть ему твоим сыном! — насмешливо прибавил он, приподняв саблей в ножнах бессильно свесившуюся с кровати руку шуана. — Клянусь рожком с порохом, ты, старуха, врешь! Молодца ранили под Фоссе, и он дотащился до тебя после того, как мы ему хорошенько всыпали. Почему, спрашивается, ты не оставила его помирать? За это ты заслуживаешь расстрела! А может, лучше нам пустить твою лачугу на костерок и поджарить на нем костыли, на которых ты ковыляешь? Подумать только, подобрать такую падаль! Повезло твоей старой шкуре, что гнида едва дышит! Славно его отделали наши ребята! Тысяча и одна королевская голова! Да они превратили его в кабанью морду, и морда эта заслуживает пули, что дремлет в дуле моего ружья. Впрочем, не стоит тратить порох на скверную мразь, и без нас сгниет! На крайний случай всегда есть сабля, но я бы не хотел, чтобы товарищи сказали, будто я избавил шуана от страданий. Нет! Не хотел бы, клянусь адом! А ну, старая карга, пошевеливайся! Пить хочется. Есть у тебя сидр? Пока мерзавец корчится в агонии, мы чокнемся за Республику.