Порча

Марина глотала горьковатую, пахнущую валерьянкой воду. Зубы стучали о щербатую кромку чашки. За окнами стемнело, но фонари так и не зажглись. Не гудел экскаватор, стройка вымерла, лишь тихонько дребезжали на ветру листы рифленого железа и трепыхались растяжки, ограждающие ров. Снаружи усиливалась пурга, по соседству с Горшином скрипел лес, но в домах было тепло и светло, и через стену от Марины бормотал телевизор. Она смотрела на светло-коричневую тетрадь, будто опасалась, что та отрастит клыки или паучьи лапки.

Перед глазами стояли желтые страницы, кое-где заляпанные вином, бегущий почерк Георгия Стопфольда.

Что я только что прочла?

Фантастическая повесть, – решила мама Кузнецовой. Но это больше походило на мрачный готический хоррор, разве что у Эдгара Аллана По коровы не рожали детей. А в остальном? Пришедшее в упадок поместье, жена-покойница, навещающая супруга, старые кости…

Может, Стопфольд, не реализовавшись в живописи, решил попробовать себя в литературе?

Марина села за кухонный стол. Приглушенные голоса телеведущих, бурчание холодильника, щелканье приходящих на телефон сообщений успокаивали нервы. Она перечитала записи стодвадцатилетней давности.

Прапрадед сошел с ума. Поместье стало его тюрьмой. Не справившись с утратой, он выдумал сказку про злобного джинна и заточил себя, как джинна в лампе, – в обезлюдевшем особняке.

«Вот от кого у меня такая бурная фантазия», – подумала Марина.

Точкой отсчета была Грузия. Расставание ли с дочерью или одиночество виной, но Стопфольд наделил купленную за бесценок вазу мистическими способностями. Зациклился на подвернувшейся картине: сам он не мог нарисовать такую же. Осенью (годовщина со дня смерти жены) депрессия обострилась. Его мучили дурные сны и галлюцинации, в которых он занимался сексом с мертвой Идой. Отсутствие художественного дара проецировалось на окружающие предметы, наделяя их лицами. Страх за жизнь дочери породил таинственного великана, желающего причинить вред семье. Бессонница, упадок сил, фигура незваного гостя – жуткого карлика. Судьба Стопфольдов могла сложиться совсем иначе – и не факт, что в лучшую сторону, – не отправь прапрадед сестру и дочь в Петербург.

Здоровье, и физическое, и душевное, разрушалось, как разрушался без заботливых рук дом. Стопфольд думал о самоубийстве, но здесь навязчивые идеи, наоборот, помогли; он сконцентрировался на борьбе с проклятием. И поборол джинна – безумие – почти… став вечным конвоиром своих замурованных фобий. В подвале, глубоко внутри.

Марина провела пальцем по зазубренному огрызку бумаги: предпоследняя страница была вырвана, и ей никогда не узнать, что такого придумал агонизирующий мозг прапрадеда перед фразой «…разобрали кирпичи».

Ее подивила хитрость безумца, как вплетал он в свои фантазии и домыслы реальные факты, например отъезд сестры, которая, конечно, переживала за племянницу. Как включал в игру домочадцев: придумал странное поведение слуг, сообщничество конюха Тита, свидетелей в лице Августы и сельского доктора. А нянечка Наташи? Она действительно перерезала горло в мастерской? Где правда в этих строках, а где болезненный вымысел?

Ответ был прост. Правда: любовь Стопфольда к жене, к дочери. С какой нежностью описывал он прабабушку Марины! Как тосковал по Иде! И этот поэтический взгляд на Тбилиси… нет, несчастный Георгий Генрихович обладал талантом.

Мама Кузнецовой была абсолютно права. Карликам и живым мертвецам место на выставке восковых страшилищ, а не в школьном музее. Но кусочки, посвященные Грузии, Марина могла перепечатать и зачитать на уроке…

Она вспомнила, что где-то завалялось дедушкино вино. Отыскала бутылку в тумбочке, наполнила чашку.

Герои дневника толпились перед глазами, как на совместном фото, в ряд. Георгий… Августа… Наташа…

Прабабушка – девочка Наташенька – умерла в пятьдесят два года. Ее поздняя дочь (родила в сорок пять!) жива до сих пор. Практически здорова, только поясница мучает. Стопфольд избавился-таки от проклятия.

Хроника безумия, по выражению Ольги Викторовны, пестрела чудовищными образами, но кое-что взволновало Марину сильнее беснующихся на чердаке карликов.

С третьим глотком вина праправнучка Стопфольда допустила – на миг, не дольше! – противоположную трактовку дневника.

А вдруг написанное – правда?

Марина, номинальная православная христианка, трижды в год, на праздники, посещающая церковь, существование высших сил не отрицала. Ни Бога, ни его антагониста. Новый Завет, по мнению Марины, являлся шедевром мировой литературы, а «Отче наш» – гениальным верлибром.

Большинство историй о столкновении с неизведанным были глупостью, шоу про экстрасенсов, но встречались же по-настоящему необъяснимые вещи, к которым не следует приближаться.

Верила ли она в существование плохих, несущих смерть, предметов? Как гробница Тутанхамона или алмаз из Митсоновского музея?

Да. Стыдливо и неосознанно – верила.

Георгий Стопфольд…

«Ты пытаешься его оправдать!»

Георгий Стопфольд купил в Тбилиси нехорошую вазу…