Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Любого другого за то, что делал Твардовский в «Новом мире», стерли бы в порошок молниеносно. Однако его писательский авторитет и политический вес были столь значимы, что он дважды назначался редактором журнала. Несмотря на то что под Александром Трифоновичем постоянно шаталось кресло и на Старой площади долгие годы мечтали о добровольно-принудительной отставке Твардовского, у «них» это получилось только тогда, когда в стране окончательно вступили в свои права политические «заморозки» и начался тот самый застой. Прага 1968-го и гибель в потоке самотлорской нефти косыгинской хозяйственной реформы подготовили разгром «Нового мира» в самом начале 1970-го. Не могло быть никакого подцензурного официального инакомыслия. Смысл дискуссии, да и сам пафос работы «Нового мира» был очевиден для всех. Еще раньше Всеволод Кочетов, который редактировал «Октябрь» до 1974 года, сказал о своих противниках: «Делают вид, что целят в эстетику, а огонь ведут по идеологии».

Брежневский режим умел аптекарски точно балансировать идеологические интересы. Разгромив либералов с их штабом в лице «Нового мира» Твардовского, он чуть позже покончил и с претензиями так называемой «русской партии» на определяющее идеологическое влияние. Так был сформирован безукоризненно ровный политической ландшафт застоя, не омраченный избыточным сталинизмом, национализмом или либерализмом.

«Правда», «правдивость», «искренность» (в первый раз Твардовский слетел с должности редактора в 1954 году за публикацию статьи Владимира Померанцева «Об искренности в литературе»), которые были главными словами в стратегии «Нового мира», никому не были нужны. Изнурительная многолетняя борьба, в которой не слишком удачно был использован в 1969 году цвет «русской партии» («письмо одиннадцати» писателей-почвенников, опубликованное в «Огоньке» против «Нового мира»), была закончена.

У меня хранится машинопись «новомирских» дневников Юрия Буртина за 1969 год, подаренная автором.

Запись от 26 июля об «огоньковском» письме: «Так о нас еще не писали: „Именно на страницах «Нового мира» печатал свои «критические» статьи А. Синявский, чередуя эти выступления с зарубежными публикациями антисоветских пасквилей“». 28 июля: «Сочувственный отклик на письмо против нас в „Огоньке“». 31 июля: «В газете „Социалистическая индустрия“ „Открытое письмо главному редактору «Нового мира» тов. Твардовскому А. Т.“ от Героя соцтруда токаря Захарова – обычная журналистская стряпня, в хамском тоне». И так далее.

Удивительно одно – как долго сумели продержаться Твардовский и его журнал. В связи с 40-летием «Нового мира», в первой его книжке за 1965 год, была напечатана установочная статья Твардовского «По случаю юбилея», «болванку» которой набросали его ближайшие сотрудники Александр Дементьев и Владимир Лакшин. И хотя «передовица» была покорежена в наиболее острых местах цензурой, ее можно считать политическим и эстетическим кредо главного редактора. Здесь есть слова и о Солженицыне, и об отказе от «подмалевывания жизни», и о том, что правда, которая публикуется на страницах журнала, не может быть использована «врагами из буржуазного мира». «Мы приветствуем споры, дискуссии, как бы остры они ни были… не намерены уклоняться от постановки острых вопросов и прямоты в своих суждениях и оценках. На том стоим». Это «На том стоим» еще долго потом вспоминали Твардовскому.

Идеализировать «Новый мир» 1960-х, редакцию, нюансы эстетической позиции едва ли имеет смысл. Но речь идет о «Новом мире» как явлении либеральной публичной политики в мире цензуры и самоцензуры. Самое время вспомнить об опыте Твардовского и нравственной планке, заданной им, именно сегодня, когда пылкая, даже инициативная самоцензура становится едва ли не политической и профессиональной нормой. И опыт Твардовского рассказывает о том, как избавиться от соблазна самоцензуры, диктуемой политическими обстоятельствами. О том, что не нужно никого бояться, когда пишешь правду: «Предпочтительное внимание журнал уделяет произведениям, правдиво, реалистически отражающим действительность».

Как ни пафосно это звучит, «Новый мир» Твардовского боролся не только за честность («искренность»), а значит, против цензуры, не только за справедливость (тот же Померанцев, будучи в прошлом прокурором, вытаскивал из тюрем невиновных, собственно, об одной похожей истории и была его статья), но и за свободу. «Мы друг друга не поймем, товарищ Поликарпов. Вам свобода не нужна, а мне нужна», – сказал, оказавшись на профилактической беседе на Старой площади, Владимир Померанцев.

Между «правдой» и «свободой» Трифоныч, как его звали в редакции, ставил знак равенства – святая незамысловатая простота, с которой более десятилетия не мог справиться режим со всеми его силовыми и идеологическими «аксессуарами». Простота, превратившая Твардовского в фигуру исторического масштаба…