Попытка словаря. Семидесятые и ранее

Эпизоды тридцать девять – сорок три. Оцифрованная пленка вновь подражает памяти. Это – вторая половина шестидесятых. Отец с братом вдвоем на отдыхе в Абхазии. Интенсивная и подвижная курортная жизнь в Сухуми, обезьяны в зоопарке, пышная сталинская архитектура, буйство субтропической растительности, катание на катере – брат отсутствующе, как и положено мальчику, не расстающемуся ни на секунду с книгой, улыбается, папа расслабленно смотрит вдаль, демонстрируя щегольские темные очки – что твой Мастроянни из «Сладкой жизни» (правда, на носу, чтоб не обгорел, не слишком-то богемная нашлепка). Брат демонстрирует фамильное пятнышко чуть ниже шеи, в своих точных очертаниях перешедшее моему младшему сыну и фигурировавшее в семейных легендах с утраченными деталями. Вряд ли в столь беспокойные времена эти легенды носили благостный характер. Не случайно, как и было уже сказано, мама всегда желала нам с братом очень тихой и незаметной судьбы: ее мечтой было, чтобы мы не выделялись из общей массы, делали максимально скромную карьеру в какой-нибудь практической и полезной (желательно технической) отрасли, оставались почти невидимыми, политически грамотными и морально устойчивыми. И благодаря этому не сели в тюрьму, не подверглись политическим преследованиям и партийно-профсоюзным проработкам, вообще прожили бы свою длинную жизнь тихо и счастливо. Виною ли тому наследственное пятнышко («Наследственность и смерть – застольцы наших трапез»), но все в нашей жизни происходило ровно противоположным образом…

А вот на пленке возникают фонтанчики с питьевой водой – утраченная и забытая радость, которую теперь можно обнаружить разве что на площади Республики в городе Ереване: зажимаешь один фонтанчик, а из другого в лицо соседа ударяет мощная струя холодной воды. Роскошной, холодной, вкусной воды.

Эпизоды сорок три – пятьдесят один. Это самые поздние из «оставшихся в живых фрагментов»: первая половина – середина 1980-х.

1980-й, год московской Олимпиады и отлетевшего мишки, хотя и длил 1970-е, но как-то сразу отрезал не только одно десятилетие от другого, но и одну часть истории империи от другой. Началась агония, чьи пока слабые и невидимые толчки не ощущались никем, даже самыми сейсмографически чуткими жителями СССР.

Правда, был один слишком четкий сигнал. 1970-е кончились в 1979-м – с вводом войск в Афганистан, оказавшимся морально, материально и – главное – физически разрушительным для дряхлого и изношенного советского колосса: Советский Союз был раздавлен грузом-200. Бессмысленность жертв, огромные расходы, отсутствие мотивации для войны – все это подорвало сами основы все более обуржуазивавшегося «совка».

1980 год в личной судьбе человека, сформировавшегося в 1970-е, оказался демаркационной линией, за которой не только кончалась эпоха, но и завершался гораздо более важный период – детство. В 1980-м состоялся переход в юношеское состояние, начались события в Польше, скончался Косыгин (что детско-юношеский ум вообще никак для себя не отметил), умер Высоцкий (а вот это действительно было событие планетарного масштаба). Брат подарил мне на 15-летие спортивную энциклопедию, родители – тяжеловатые и угловатые эстонские (естественно!) кроссовки. Я, млея, проводил время на корте с двумя воздушными созданиями моего же возраста, одна из которых была натуральной блондинкой, а другая – совершенно жгучей брюнеткой. Предстояли 9-й класс, финал московской Олимпиады по футболу, победа на олимпиаде по обществоведению на философском факультете МГУ и отказ от детской мечты стать или хоккеистом или этнографом. Словом, в жизни изменилась оптика. Неизбежным образом надвигались старение и болезни родителей.

… Съемка происходила во дворе нашего дома в цековском квартале, он же в народе – «Царское село» и «Ондатровый поселок» (от одинаковых ондатровых шапок мужской части населения). Детская площадка, которая до сих пор цела и даже хранит следы наших с одноклассником археологических и палеонтологических раскопок. Почти не изменившиеся за десятилетия дорожки Филевского парка, такие же наглые белки, которых сейчас стало только больше. И если мама в неплохой форме, то отец, еще далеко не достигший шестидесяти, выглядит каким-то резко постаревшим и усталым, со всезнающими глазами. Ему еще предстоит назначение на последнюю в карьере высокую должность, еще ожидает его крушение империи, в мощь и справедливость которой он всю жизнь верил. Гуляя по парку в своей любимой синей эстонской куртке, с которой он не расставался, отец уже словно предчувствует окончание жизни вместе с кончиной страны, предощущает свой трагический инсульт, который по странному капризу судьбы произойдет на второй день после добровольного ухода на пенсию и за год до неминуемого развала его государства.