Пони

Мы с маршалом Фармером не теряли времени даром – скакали без остановок почти до полудня, пока не обнаружили следы людей, которых искали. Четверо всадников волей-неволей оставят на земле свои следы, особенно если не догадываются, что их преследуют. Маршал объяснял мне все подсказки, попадавшиеся ему на глаза: конский навоз, который было легко обнаружить из-за роящихся над кучами мух; обломанные сучья на земле; погнутые ветки; лужицы слишком круглые, чтобы иметь природное происхождение. Постепенно я и сам научился находить эти знаки. И каждый раз при виде вдавленного в почву прутика я думал: «А вдруг это Па тут наступил». Одно это заставляло меня двигаться вперед, хотя я устал так, что при первой возможности проспал бы, наверное, лет сто.

Мы не останавливались, чтобы перекусить, только пили воду из ручьев, пересекавших наш путь. Было хорошо за полдень, когда мы въехали в ту часть Чащобы, которую маршал Фармер называл Топями. До тех пор мы двигались вдоль них, так что время от времени справа между деревьями мелькали мрачные, темные, непроглядные заросли, и при одной только мысли о тех голосах, что я слышал там днем ранее, у меня холодел позвоночник. Я вспомнил, как Па рассказывал о гигантских рептилиях, населявших когда-то землю, «во времена первобытной жизни». Мне казалось, что Топи – часть той жизни из другого времени и населены существами иной эры.

Но обойти Топи мы никак не могли. Люди, которых мы преследовали, пошли туда, значит туда лежал и наш путь. Я изо всех сил старался не показать маршалу, как мне страшно. Держись, парень, держись! Когда мы свернули в Топи, я словно одеревенел в седле и сидел прямой как палка. С маской решительности на лице. Не задерживая взгляда на плюще, который змеился вокруг стволов, или на сучьях, сцепившихся над нашими головами и целившихся в нас с неба огромными черными кинжалами. Пока мы пробирались между деревьями, вокруг нас все капало, текло, сочилось. Я пытался не замечать холода, пробирающего до костей, и пара, поднимающегося от моего дыхания. Воздух как будто сгустился. Затем нас окутал туман. И я снова стал слышать голоса.

Сначала они были где-то вдалеке. Я внушал себе, что, может быть, это комары, которые действительно зудели повсюду. Но чем дальше, тем громче становился этот комариный писк, и потом я стал различать в нем слова. Крики и бормотание, такие же, как прошлым вечером. Такие же, как много лет назад, когда я в первый, и в последний, раз был с Па в Чащобе. Как описать их? Представьте, что вы входите в просторное помещение, где одновременно говорят сотни людей, кто-то громко, кто-то тихо, кто-то возбужденно. На этот раз я даже не стал уговаривать себя, будто голоса – это некая иллюзия, созданная моим воображением. Я знал, кому принадлежат голоса. Это говорили призраки.

Я боялся, что Пони опять понесет, как днем ранее, поэтому держался поближе к маршалу Фармеру. Голову я опустил как можно ниже, уперся подбородком в грудь и закрыл бы глаза, если бы было можно, но я не хотел потеряться и отстать от маршала. В голове моей стучала одна фраза: «Смелее, Сайлас, ведь ты победил молнию!»

И вот уже краем глаза я стал подмечать вдалеке силуэты. Поначалу смутно, только как колыхание теней, у которых нет четких очертаний, потом как расплывчатые формы, бредущие куда-то через трясину. Посмотреть на них прямо я не смел, так как боялся, что закричу, а тогда пришлось бы что-то объяснять маршалу Фармеру. И снова мое лицо запылало горячечным жаром, вдоль позвоночника снова покатились волны дрожи. Это не страх так действовал на мое тело, поскольку страх – порождение ума, это была физическая реакция на присутствие тех существ. Ведь я живой, а они нет. Все они были мертвы и окружали меня со всех сторон.

Чем дальше мы ехали, тем больше неясных фигур возникало по краям моего поля зрения. Мутные тени все шли и шли, они бормотали себе что-то под нос, хныкали, проклинали, вопили, жаловались. Кто-то рыдал. Кто-то хохотал. Все это были призраки, каждый занят собой, у каждого своя тайна, каждый рассказывает свою историю. Они шли перед нами, и позади нас, и рядом с нами. Нас они не видели, как не видели друг друга. Среди них были старики и юноши. Были и дети. Если бы меня спросили, как они выглядели, я не сумел бы ответить. Я не мог заставить себя взглянуть на них хотя бы исподтишка. Я вообще не хотел их видеть.

Призрак какой-то женщины прошел так близко от меня, что я отдернул ногу, боясь соприкосновения. Этого было достаточно, чтобы она обратила на меня свой взгляд – должно быть, почувствовала, что я вижу ее. И хотя я как мог отводил глаза, избежать кошмарного зрелища не удалось. Я увидел ее лицо. Один ее глаз был широко раскрыт от ужаса. Второго вообще не было, потому что половина головы превратилась в месиво из плоти и крови.