Помутнение

Стыд Бруно потонул в чувстве злобы. Его внезапно озлобившаяся душа ненавидела Ноа Берингера, как он сам теперь ненавидел любого здорового человека, и это чувство мало отличалось от той ненависти, с которой он смотрел на богача за игральной доской, потому что у того были деньги, а у Бруно – нет, и эта ненависть позволила ему взять подачку. Он истратит эти доллары с омерзением, пойдет и купит на них слайдеры Кропоткина с прожаренными до канцерогенной черноты котлетками и посолит их своими горючими слезами. Или просадит эти шестьдесят долларов в кино на Шэттак-стрит, принесет в кинозал исполинское ведро попкорна на пальмовом масле, или гигантскую коробку шоколадного драже, или мятных леденцов. Прижимая к груди ведро или коробку, он будет пробираться во тьме, сквозь исходящие от экрана волны какой-нибудь секс-комедии с участием американских актеров вдвое моложе его, но изображающих взрослых людей. Все это создаст обстановку, в которой можно умереть. Или даже желательно.

– Послушайте, Алекс, я прознал у Яйца, что вы, гм, не привычны к… должностным авторитетам. Она сказала, что вы как-то не очень поладили с тем немцем-онкологом. И решила, что он вам надолго отбил охоту иметь дело с врачами.

– Это правда.

– Я не собираюсь вас за это осуждать. Чем бы вы ни занимались, я отнесусь ко всему спокойно.

– Я вас не понимаю.

– Вы наркодилер, верно?

– Нет. Я играю в триктрак. На деньги.

– Фантастика! Это просто фантастика. – Берингер, похоже, пришел в восторг, хотя Бруно так и не понял почему: хирург счел его слова то ли немыслимой правдой, то ли дерзкой ложью. – Послушайте, вам не обязательно даже намекать мне, чем вы занимаетесь. Люди воспринимают хирургов так, словно это какие-то всемогущие боги, и многим хирургам это очень нравится. Но мне плевать на авторитет. Я просто хочу починить вам голову, ясно? Вы выйдете за дверь клиники и вернетесь к привычной жизни, и я буду этому только рад.

Оказывается, Бруно не обязательно быть в смокинге, чтобы возбуждать у людей странные фантазии. Благодаря доктору Бенедикт он пересек Атлантику, прикрывшись завесой тайны, возможно, именно в этом и заключается его единственный истинный талант. Так что пусть этот хирург упивается любыми слухами, дошедшими до него из Европы. Видимо, это и обеспечило ему операцию. Или же все дело в необычайной природе помутнения, которое так заинтересовало врача?

В любом случае Бруно не мог долго испытывать ненависть к Берингеру. Возможно, ему было суждено его полюбить.

– Спасибо.

– Не за что. Вот моя визитка. Позвоните по этому номеру завтра, я никогда не беру трубку, ее возьмет Кейт и запишет вас на все консультации. Так скажите, я могу вам еще чем-нибудь помочь сегодня?

Бруно подумал, что неплохо бы узнать, каковы его шансы. Или спросить про лицо, про внешность – останется ли что-нибудь после операции? Но язык онемел. Ему вспомнился анекдот: в бар входит мужик с лягушкой на голове. И когда бармен спросил, давно ли возник этот уродливый нарост, лягушка ответила: «Все началось год назад с прыщика у меня на заднице». И сейчас мутное пятно смазало вопросительный взгляд Берингера. Легко ли будет от него отделаться? А что, если в этом помутнении таится подлинное «я» Бруно, или его нерожденный близнец, или талант к триктраку? Что, если это помутнение подавило его нежелательный дар к телепатии, точно так же, как оно блокировало его зрение. И после его удаления не взорвется ли мир вокруг него тысячами непрошеных оглушительных голосов, как досаждавший ему в детстве гомон обитателей коммуны? Бруно очень боялся, что тот гомон может вернуться. И да, он очень боялся за свое лицо. Но вместе с тем отчаянно хотел избавиться от нароста. Отворите мое лицо, подобно двери! Снимите его с петель и отложите. Он сидел молча.

– Спросите меня, о чем хотите! – подбодрил его Берингер. Его сочувствие казалось безграничным, как море, в котором Бруно мог бы раствориться.

– Я тут все думал, может быть, вы сможете ответить… – Бруно тронул свою футболку с бородачом и надписью «ДЕРЖИСЬ».

– Да?

– Куда бы я ни пришел, меня все называют «чувак» или говорят «тот чувак». Я давно не был в Калифорнии… – Такое с ним случилось вчера раз семь или восемь, когда он слонялся в одиночестве по Телеграф-авеню. И сегодня утром, когда он шагал через кампус к станции городской электрички, трое юнцов поприветствовали его протяжным, как мычание, «чува-а-ак!». И потом еще раз, когда он входил в здание клиники со стороны Парнассус.

– Да, конечно! – воскликнул Берингер. – Этому есть простое объяснение.

– Все дело в моей майке, да?

– Именно. Алекс, она про фильм. Называется «Большой Лебовски». Этот мужчина на вашей майке – Лебовски. Он просил, чтобы его называли «Чувак». Он весьма… гм… неформальный.

– Лебовски. – Ну разумеется, хирург сразу узнал эту физиономию: бородач бородача видит издалека.

– А вы что думали?

– Мне понравился цвет. И… надпись.

– Это хорошее слово. Просто изумительное. Я еще чем-то могу помочь?

– Нет, – ответил Бруно. – Это пока все.

* * *