Помещик. Том 1. Сирота

— Я этой зимой с волками дрался, с медведем, с разбойниками. И жив остался. Авось Бог бы не выдал, ибо правда за мной.

— Неисповедимы пути Господни. Я же не хочу крови среди своих.

— Мы получаем то, что награждаем… — тихо произнес Андрейка с каким-то обреченным видом…

— Что?

— Батя мне так говорил. Вот пес облаял тебя. А ты ему кость кинул. Он и разумеет — так и надо делать, чтобы еду заслужить. Так и ты воевода поступил. Татя косточкой приветил.

— Учить меня вздумал, щенок?! — прорычал воевода.

— Боже упасти! — примирительно поднял руки Андрейка. — Кто я такой, чтобы тебя, воеводу, учить? Это и подумать даже нет никакой возможности. Просто предупредить хочу — Петр не успокоится. Это как волк, что вкусил человечины.

— Отец тебе и правда такое сказывал? Что, де, Петр долг с тебя взыскивать не станет, коли Прохор сложит голову в честном бою?

— А какой мне смысл лгать? Долг ему я заплатить могу.

— Можешь?

— То наши с отцом Афанасием дела. Но да — могу. Так чего ломаться? Зачем порочить честное имя? Но тут ведь не долг. Тут татьба. Он, алчная его душонка, пытается вытрясти с меня все, пользуясь тем, что заступиться за меня некому. И вот увидишь — не угомонится. Это только начало…

[1] Кутак — общетюрское слово, обозначающее мужской половой орган.

[2] Через Агафона было продано 2/10 гривенки, с них отошло в город 50 рублей. Через Афанасия было продано 4/10 гривенки, с них отошло в город 100 рублей. Через Афанасия был передан вклад, с которого церковь передала в город 125 рублей.

Часть 3. Глава 3

Глава 3

1553 год, 2 мая, Тула

— Отче, — произнес парень, входя в церковь. Благо, что она была маленькой и кричать не требовалось.

— Не можешь ты мирно жить… — не поворачиваясь ответил священник, который вроде бы молился.

— Ты уже знаешь?

— Весь город уже знает, что ты не хочешь долги отдавать.

— Но это не долг! Этот мироед просто пытается меня ограбить! Он лжет!

— Он отцу твоему коня давал? Давал. Панцырь давал? Давал. Шлем давал? Давал. Так в чем же дело? Отчего ты не желаешь ему возвращать то, что должен?

— Отец мне сказывал, что они с Петром об этом не договаривались. Что на меня переходит долг, если я унаследую и коня, и панцырь, и шлем. Ежели же все это добро отец мой потеряет в бою, а сам голову сложит, то и долга нет.

— У тебя свидетели есть?

— А у Петра? Какой смысл мне врать? Ты же знаешь — у меня есть деньги ему заплатить.

— Петра есть имя. А у тебя — нет. Ты еще щенок неразумный, а он — уважаемый человек.

— Он обычный тать и мироед!

— Это всем известно только с твоих слов.

— У Петра есть свидетели его договора с отцом?

— Петру это не нужно. Его слово весомее твоего.

— А ежели сойтись перед лицом Бога на саблях?

— То ты умрешь. Не тебе с ним тягаться? Он уже более десяти лет в походы ходит.

— Кашеваром? — усмехнулся Андрейка. — Ты же видел, как он обрюзг и жиром оброс. Ежели бы воевал честно да саблей махал, не оскотинился бы так.

— Ты смерти своей хочешь? — удивленно переспросил священник, поворачиваясь.

— А ты чего хочешь? Отче? — побагровел лицом Андрейка. — Сначала Агафон меня графит, примеряясь убить. Потом ты. Потом митрополит. Теперь еще и этот. И все норовят у сироты отнять последнее. Добрые христиане, нечего сказать. — процедил Андрейка, которого уже трясло, от кипящих гормонов, развернулся и пошел на выход…

— Постой! — громоподобно рявкнул священник.

— Зачем? Ты ведь тоже уговор не выполнишь. Даже ту малость что я просил. Забирай, — поставил он на пол лампу, завернутую в тряпицу. — Не хочу вас больше видеть.

С тем и вышел, хлопнув дверью.

— Нам его догнать? — спросил, вышедший из-за колонны огненник.

— И ты туда же. — покачал головой Афанасий. — Но он хоть юн и горяч. А ты чем думаешь?

— Он оскорбил митрополита.

— Чем же? Если положить руку на сердце, то мы действительно его ограбили. — от этих слов огненник напрягся. — Краску его вынудили отдать за бесценок. Лампу — тоже. А если бы силой, как ты хотел, забрали, то и вообще — сравнялись бы с татями. Сила церкви, дурья твоя башка, в том, чтобы люди сами нам такие вещи приносили. По доброй воле. А не вот так…

— Но…

— Помолчи. Лучше помолчи. А то я подумаю, что ты до пострига людей на большаке грабил. Лучше пошли кого из своих, чтобы он приглядел за отроком. Видишь же — юность его кипит. Еще дел каких натворит.

— Убежит?

— Скорее не успеет. Мнится мне он прав и Петр тот еще мироед да тать. Посему не отступится он от парня, пока не обдерет как липку. А тот уже на собственную тень готов наброситься и жаждет крови. Чую я — беде быть. Ступай. Займись делом.

Огненник ушел.

А отец Афанасий осторожно подобрал с пола тряпицу. Осмотрел лампу. И понес ее отцу Геннадию, присланного сюда митрополитом, добро мыслящему по делам всяких дивных устройств.

События тем временем развивались стремительно.