Помещик. Том 1. Сирота

Андрейка направился к лодке, собираясь уплыть из Тулы не дожидаясь верстания. Просто потому что пришел к выводу — не дадут ему верстаться. До того обдерут до подштанников. Ничего не оставят, ни доспехов, ни оружия, ни денег, ни тем более меринов обещанных. Ничего ему не видать. А потом, если повезет, предложат от щедрот своих какой-нибудь кабальный вариант.

Однако тут его уже ждал Петр со своими людьми.

Устинка и Егорка, правда, отреагировали разумно. Тупо оттолкнулись от берега и отошли по воде к другому берегу реки, будучи готовыми рвануть куда-то подальше. Что эти кадры пришли его грабить никто не сомневался.

— А вот и ты, малыш. — радостно произнес Петр.

— Тебе чего надо?

— Как что? Должок вернуть. Семь рублей. Или ты забыл? Да еще двадцать пять сверху, за то, что порочил мое доброе имя прилюдно.

— На … иди.

— А ну как Павлуша, всыпь мальцу тумаков, как и положено должнику, уклоняющемуся от платежей. — усмехнулся Петр, обращаясь к одному из своих спутников, что держал в руках метровую палку, не толстую, но довольно крепкую на вид и возможно даже упругую.

Тот шагнул вперед, но тут же остановился. Потому что Андрейка легким движением извлек саблю из ножен и крутанул ее.

— Убери.

— Мне терять нечего.

— Я ведь тоже могу сабельку достать.

— Так и давай.

— Жизни лишиться хочешь?

— Дерзай. Чего мнешься. Руби. Убивай. Чтобы этот мироед и твоего сына ограбил, когда ты сложишь голову за веру, царя и отечество. — процедил парень.

Павлуша, которому уже стукнуло сильно за тридцать, напрягся. Как и любой обитатель эпохи он имел особую чуйку на такую категорию поступков, которые можно было бы отнести к «слову и делу государеву». То есть, трактовать как измену. Причем измену не только царю, но и вере.

За самого отрока вряд ли церковь вступится. Но получить повод и прижать к ногтю или посадить на крючок влиятельного поместного дворянина с которого есть что взять — это пожалуйста, это завсегда. И это было еще меньшее из зол. Потому что слова эти и все происходящее могли дойти до царя — его напугало. Теоретически. Ведь всем было известно, как по юности бояре шалили, как держали юного Иоанн в унижении и лишении. Так-то ему Андрейка даром не сдался. Но вдруг зацепит за душу? И вот тут-то и конец им настанет. Потому что, как минимум, самоуправство творят и действительно грабят. Все ведь слышали слова воеводы и то, что долг Андрейки официально погашен.

Да еще и парень смотрел на них ТАКИМ волком, что оторопь брала. В глазах ярость и ненависть плескались настолько не замутнено, что становился даже боязно. Умом-то Павлуша понимал — не сдюжит парень с ними. Но драться станет отчаянно и бить — насмерть, ежели кто ошибется или оступится, то беда случится. Вряд ли, конечно, у него что-то получится, но все к одному шло и уверенности ему не прибавляло.

— Ну и какого беса ты ждешь? — наконец произнес Петр, раздраженной этой паузой.

— А ведь я не слышал, как ты с Прохором договаривался.

— Чего ты мелишь?!

— И я не слышал, — отметил другой помещик, так же сделавший правильные выводы из ситуации. — Видаки-то есть?

— Макарка да Микитка. Но они головы сложили позапрошлым летом.

— Да. Только они и знали.

— Так может Андрейка не брешет?

— Вы что?! — рявкнул Петр. — Совсем осатанели?

Парень же достал крест, поцеловал его и произнес:

— Перед Богом клянусь в словах своих. Не должен я этому мироеду ничего. И деньги им получены из казны воеводы — не законно, обворовал он воеводу и туляков хитростью и наговором.

И он не врал. Потому что он действительно не брал ничего в долг у Петра Глаза, а потому и не должен ему ничего. Ведь он только летом прошлого года «загрузился» в это тело. О том, какие там долги были у старого владельца тела — он не ведал и ведать не хотел.

— Ну коли Богом клянешься, то на божий суд[1] и выходи. — произнес Павлуша и отошел в сторону, опустив палку.

— Какой еще Божий суд? — напрягся Петр.

Но все промолчали, виновато пожимая плечами. Дескать, разбирайся сам. Да и чего тут разбираться? С отроком разве не справишься?

Петр обвел всех взглядом, и люди его отводили глаза, демонстрируя свое подчиненное положение. Но вместе с тем и шаг-другой назад делали, формируя круг. Они явно не хотели участвовать более в этом грязном деле, которое очевидно зашло слишком далеко.

Нехотя Петр вышел вперед и извлек из ножен саблю. Хорошую саблю. Добрую.

Андрейка тут же принял боевую стойку, отбросив пояс с ножнами в сторону, чтобы не мешались. Одежду скидывать не стал. Немного ее было по жаре майской, да и не мешала она.

Полусогнутые ноги. Тело с прямой спиной. Рука, выставленная вперед с саблей.

Ничего необычного.

Для наших дней.

Однако в середине XVI века никаких школ сабельного фехтования еще не существовало. Даже знаменитая польская крестовая — более позднее явление. И часть исследователей считает, что чуть ли не XX века…

Парень, в свое время, когда осваивал саблю, много читал. И не раз натыкался на материалы, которые говорили, будто бы в синхронных источниках эпохи ничего о крестовой школе не было известно.