Полтора года

Мы с ней встретились случайно, спустя годы. И эта теперешняя многоречивая, несколько суетливая женщина никак не совпадала с той, из моего детства. Так они и остались для меня две: та, давняя любимая Елена Даниловна. И эта, сегодняшняя Е. Д., которую я тоже люблю, но иначе. Я не могу забыть, сколько она сделала для меня в тот несчастливый год, когда от нас ушла мама. Кстати, внешне она почти не изменилась. Те же темные, на прямой пробор, волосы, только в них появилась проседь, те же круглые, немного слишком близко сидящие глаза.

И вот так случилось, что ей, первой, я сказала о своем решении. Сказала, и тут же пожалела. Потому что не успела я договорить, когда уже знала, что она скажет: «Ах, Ира, Ира, как неразумно, как поспешно…» Она так и начала.

— Ах, Ира, Ира…

И вдруг смолкла. В ее круглых глазах блеснуло уже что-то другое — не укоризна. Она помолчала, потом сказала решительно:

— Слушай меня, Ира. Конечно, научная работа… это очень… Но практическая деятельность — это, знаешь, даже… — Тут она запнулась. Необходимость определить что-то более или менее отвлеченное всегда ставила ее в некоторое затруднение. Она помолчала. И еще решительней:

— Вот что, Ириша, раз уж ты так решила, пойдешь к нам. Нам нужны именно такие.

Она не стала уточнять, какие «такие». И сразу перешла к делу. Она и раньше рассказывала мне о своем училище, только тон был несколько иной, не столь восторженный. Но я уже не слушала, и мне хотелось, чтобы она ушла. Я думала о Диме. О том, что как бы я ни хотела его утешить, изменить уже ничего нельзя.

— Ну так как? — спросила Елена Даниловна.

— Хорошо, я подумаю.

Никак она не уходила.

— И с работы будем возвращаться вместе. Я, когда не тороплюсь, всегда этим путем. — Она помолчала и выдала последний аргумент: — В конце концов, если ты надумаешь вернуться к научной работе — пожалуйста! Можешь писать на наши темы. У нас эти диссертации, можно сказать, прямо на полу валяются.

Каким бы случайным и неожиданным не было это предложение, я то и дело возвращалась к нему. А что, если в самом деле туда, к этим отпетым, а по существу несчастным девчонкам? Я тут же останавливала себя: ну что за чушь, ну зачем тебе это, и куда ты денешь то, чем набита твоя голова? Зря, что ли, все эти годы выкладывалась?! И опять: но ты же хотела настоящего. А что может быть настоящей этого! И потом: ведь когда-то, в доовидиеву пору, ты собиралась податься в учителя… Так я томилась месяца два-три (никогда не думала, что безделье может быть таким утомительным). И все-таки пошла туда!

Если мое первое сообщение привело Диму в отчаяние, то теперь он был просто сражен.

— Ну почему училище? — сказал он с тоской. — Нет, в самом деле, какого черта училище? Да еще специальное, закрытое. — Это он произнес уже в полной ярости.

— Так временно же, — сказала я кротко. — Потом они сами увидят, что я им ни к чему, и выставят меня.

— Тогда зачем же? Где логика?

Логики не было.

— Мне интересно, — смиренно сказала я.

— Интересно?! Это тебе интересно? Да ты понимаешь ли, с кем ты будешь иметь дело? Интересно! Эти девчонки, которых они стаскивают со всей страны, это же фактически издержки общества. Какой-то процент непременно отклоняется от норм человеческого общежития. Это неизбежно. Ну и пусть с ними возится твоя Елена Даниловна, дорабатывает до срока. Тебе-то к чему?

Резонно было бы сказать: где издержки, там и вина. А раз так, кому же, как не обществу, исправлять то, что оно натворило или допустило, а поскольку общество — это я… Но мы с ним оба не выносим риторики, и я промолчала. А кроме того, что бы я сейчас ни сказала, он счел бы это лишним доказательством моего легкомыслия, непоследовательности, даже инфантильности. Честно говоря, я на него сердилась. Нельзя так наседать на человека, лишать его права выбора. Такое никому не позволено, даже любящему мужу. Но и этого я не сказала. Я жалела его. Он был искренне убежден, что, сделав одну глупость — уйдя из аспирантуры, — я теперь усугубляю ее. Он страдал по-настоящему. И я понимала его. Я понимала его и себя. Он — только себя.

— Димочка, — сказала я умильно, — ну неужели ты будешь меньше меня любить из-за того, что я не стану кандидатом? Переквалифицируйся в сантехники, ей-богу, мне все равно.

Папа, он в это время гостил у нас, в наш разговор не вмешивался. Только когда Дима вышел, сказал:

— Ты мудрая жена. Не ожидал. Но счастливая ли?

— Счастливая, — сказала я с полной убежденностью. — Очень.

Мы с ним помолчали. Потом он сказал:

— Даже если это только проба, я советую отнестись к этой пробе с полной ответственностью. Я даже рекомендовал бы тебе вести записи. Они помогут разобраться в себе и в том, что вокруг.

Я начала их вести позже. Много месяцев прошло с того дня, когда я впервые переступила порог нашей проходной, прошла по нашему огромному двору, в толпе деревьев отличила лиственницу, вошла в красный кирпичный дом и отворила дверь, за которой сидел Б. Ф. Я была совершенно спокойна. В самом деле, я ведь только пробую. Не понравится, уйду. Я даже высказала это вслух.