Полтора года

Мне нравится смотреть на родителей, когда они переступают порог нашей проходной и входят во двор. У них на лицах, только что напряженных, встревоженных, беспокойных, вдруг проступает удивление, радость, даже восторг. Что ожидали они увидеть тут, у нас? Что угодно, только не эти шумящие листьями деревья, не эти цветы, вольно растущие под окнами наших корпусов. И как ни торопятся матери (отцы приезжают реже) обнять своих ненаглядных, каждая хоть на секунду останавливается, прежде чем идти дальше.

Таких цветов, как у нас, не найти во всем городе. Можно подумать, что в нашем дворе какая-то особенная, благоприятная для них почва. Цветы появляются у нас, чуть только сойдет снег, и цветут до поздних заморозков. Сейчас пора астр и хризантем, а у нас еще цветут маленькие темно-красные розочки, привезенные кем-то из наших сотрудников откуда-то с юга и отлично прижившиеся здесь. И это все Б. Ф.

Однажды, остановившись у густо-густо-лилового, почти черного гладиолуса, он произнес задумчиво: «Если бы в мое время была правильно поставлена профориентация, у меня, по всей вероятности, была бы другая профессия». Но если он в самом деле ошибся, я этой ошибке рада. Честно говоря, я не хотела бы видеть в директорском кресле кого-нибудь другого, хотя мы с ним далеко не всегда достигаем взаимопонимания… Ну а что касается того, как я сама себя профессионально сориентировала и оказалась здесь, то в такие дни, как сегодняшний, я уныло думаю: а может, Дима прав и я непростительно ошиблась?

Дождь, который все это время дробно молотил по стеклу, вдруг смолк, и в наступившей тишине я услышала напористый Томкин шепот. Я могла бы напрячься и разобрать слова. Но к чему? Я подождала, пока она замолчала, и повернулась к девочкам.

Теперь Тамара сидит, отвернувшись от Али, и всем своим видом показывает, что если здесь кто-то кому-то что-то шептал, то уж во всяком случае не она. Аля же смотрит на меня, во взгляде испуг, тревога. Она не сразу собирается с духом, но наконец произносит:

— Он… он у меня и раньше был… всегда.

— Синяк?

— Ага, синяк… еще, когда маленькая была… а вы… вы не…

— А я не замечала, — помогаю я.

— Не замечали. Потому… потому что… — она, видно, забыла инструкцию.

— Ну-ну, — подбадриваю я. — Что тебе Тамара велела сказать?

Не очень достойный прием. Но у меня нет выхода.

— Она… она велела — что раньше я причесывалась на другой бок…

— Кто велел? Я велела?! Ты что врешь!..

Ах ты бедняга, думаю я о Але, ну чем она тебя взяла, чем держит? Ведь ни ума, ни сердца, ни малейшего, хоть чуточного обаяния. Ну ты посмотри на нее и на себя… И тут я неожиданно для них (и для самой себя!) говорю:

— Ну-ка, живо, сядьте друг против друга. Так. Поставьте локти на стол. Теперь ладонь в ладонь. И — кто кого.

Секунда — и вялая Томкина рука прижата к столу.

— Вот видишь, — говорю я Але.

Как расшифрует она это неопределенное восклицание?

Они уже за дверью, и я слышу голос Тамары:

— Подумаешь! А я, может, нарочно. А захотела бы, так в два счета…

Интересно, что сказал бы Б. Ф. по поводу такого моего педагогического эксперимента?

Сегодня — неожиданность. Ко мне пришла Аля. Она стояла у дверей бытовки и ждала меня. Может быть, давно. Я заметила заведенный за спину крепко сжатый кулак. Войдя в комнату, она протянула мне разжатую ладонь.

На ладони лежало тонкое колечко с бледно-голубым камешком.

Я ждала.

— Мама прислала. В кульке с конфетами лежало. А она велит, чтобы отдала.

Я не спрашиваю, кто она. И говорю спокойно:

— И ты собираешься отдать?

Она мотает головой.

— Так и не отдавай.

— Она сказала, тогда вам расскажет, а вы все равно отберете. Потому что нельзя.

— Ну и пусть говорит.

Аля снова сжала руку с колечком.

— Она сказала, все равно у нее будет.

— Каким же образом? Ведь ты не отдашь. Или отдашь все-таки?

— Она говорит, — отвечает девочка не сразу, — вы домой уйдете, она заведет в бытовку и силком.

— Так ты же сильней! — удивляюсь я несколько преувеличенно.

— А они с Шуркой спаруются.

Шура не моя, она из другой группы. Их с Тамарой объединяет общая страсть: подавлять, унижать, измываться. Иногда даже бескорыстно, но чаще — стремясь извлечь хоть какую-то выгоду. На этот раз — колечко. Впрочем, для Шуры это, кажется, больше игра. И я надеюсь, что ее воспитательнице с ней легче, чем мне с Тамарой.

Аля ждет моего ответа.

— Ну и что Шура! — говорю я.

Тут все антипедагогично. С самого начала. У нас не разрешается присылать ничего, кроме лакомств, и то с определенными ограничениями. И первое, что я должна была, — это строго напомнить Але об этом. Второе. Тут же отнять кольцо. И, наконец, вызвать Тамару, сделать ей внушение, пригрозить наказанием, вызовом к директору — чем угодно. Словом, любым способом оградить Алю от расправы.