Полтора года

Впрочем, можно ли расценивать как грубость! Она не умеет иначе. Или вот так, или льстиво, угодливо, подобострастно. Я могла бы прикрикнуть на нее. Но я отхожу молча — для меня предпочтительней грубость.

Но что же все-таки произошло между этими двумя, Тамарой и Алей? У меня возникает одно предположение. Я не отбрасываю его, как оно ни омерзительно. Разумеется, я и раньше была осведомлена о подобном, знала, что такое может иметь место в доме, подобном нашему, где молодые девушки вынуждены общаться только друг с другом. Да и Б. Ф. предупредил меня чуть ли не в нашу первую встречу. Самым прямым и недвусмысленным образом.

Он вынул из своего сейфа целую кипу бумажек — записки, которыми обменивались наши воспитанницы и которые были у них при разных обстоятельствах отобраны. На первый взгляд ничего настораживающего: обмен ласковыми словами, признания в симпатии, предложения дружбы. Иногда — отдельное, как будто ничего не значащее слово. И вдруг — длинный список таких слов, уже расшифрованных. «ПИЛОТ» — помню и люблю одну тебя. «ПЕСОК» — прости если обидела когда-то… Код любовных объяснений. Это кто-то из «стареньких» просвещал вновь пришедших. Начиналось порой как игра, а потом заходило гибельно далеко. И воспитателю должно распознать — где обычная отроческая дружба, такая естественная среди молодых, а где она ничего общего с дружбой не имеет. И хотя, сказал Б. Ф., в последнее время, бог миловал, такого не обнаружено, ухо надо держать востро.

Так вот, подумала я, не это ли и произошло ночью? Аля ответила отказом на Томкины домогательства. Отсюда и драка. Я проиграла про себя всю ситуацию. Нет! Аля ударила Тамару?! Нет, невозможно. Что-то другое. Но что?..

Вечером я позвала их обеих к себе. Может, лучше бы по одной? Да никакой разницы. Ни вместе, ни порознь ни одна не скажет правды. Тогда — зачем? Понятия не имею. Наверно, просто инерция: в группе что-то случилось, значит, вызывай, расспрашивай, допрашивай. Даже когда ни малейшей надежды на успех? Выходит, так.

И вот они передо мной. Сидят рядышком. Друг на друга не глядят. И на меня тоже. Аля вперилась в стол. Тамарины глаза шныряют по сторонам. Сквозь светлые легкие Алины волосы явственно просвечивает свежий синяк, скоро он начнет лиловеть. Рука у Тамары забинтована. Марля уже успела загрязниться. Наверно, сегодня на третье у них был компот: к повязке пристала вишневая косточка. Вдобавок ко всему, Тамара еще и неопрятна.

Среди приезжающих девушек большинство незнакомы даже с самыми элементарными правилами гигиены. Надо сказать, они быстро и даже с охотой научаются следить за собой. С Тамарой этого пока не произошло. И я как-то не уверена, что когда-нибудь произойдет… Так размышляю я, глядя на девочек. Вместо того, чтобы сделать усилие и подумать, как, с чего начать разговор. И начинаю с первой попавшейся фразы:

— Может, утром вы мне не все сказали? И сейчас хотите добавить?

— Добавим, — живо откликается Тамара. — Вот я. Я, может, навеки калекой осталась, а она мне только йодом помазала. Доктор называется! Даже освобождение от школы не дала. Ну и что — левая. Может, мне левой лучше писать.

Вот такое начало.

— Ну а ты, Аля, что скажешь?

Аля не говорит ничего. И Тамара продолжает с тем же запалом:

— Я к Борису Федоровичу собралась идти. Пусть знает, как в училище с воспитанницами обращаются.

— И что же не пошла?

— А я вас пожалела.

— Меня?

Даже Аля слегка шевельнулась и на миг подняла на Тамару глаза.

— Вас, кого же еще. Знаете, как бы вам нагорело! У меня вон что с рукой, а вы хоть бы хны!

Признаюсь, я такого фортеля не ожидала, хотя знаю Тамару порядочно. Но она, видно, и сама поняла, что перехватила, и смолкла. Отпустить их, что ли? Все равно толку не будет. Шли бы себе с богом. Но я все-таки продолжаю:

— Послушайте, девочки, ну почему бы вам не рассказать, как все было на самом деле?

Абсолютно бессмысленное воззвание.

— Склероз, что ли? — сокрушенно удивляется Тома. — Рассказывали-рассказывали, опять за рыбу деньги. Я ж с койки хлопнулась. Сон мне такой приснился. Хотите, расскажу?

— Не хочу.

Я кладу Але руку на голову. Мне хочется взглянуть ей в лицо. Аля не поддается, еще ниже пригибается к столу. На что я надеюсь? Ни на что я не надеюсь. И все-таки продолжаю.

— Ну хорошо. Тамара упала с кровати. Но ведь ты, Аля, ниоткуда не падала. Почему синяк?

— Ну что же ты, Алюнчик, — умильно говорит Тамара. — Ты ведь сама про этот синяк рассказывала. Ну!

Я встала и отошла к окну. Мне невмоготу больше слышать этот хрипловатый голос, видеть эти темные, без блеска, убегающие от меня глаза.

Уже порядком стемнело, сеет частый дождь. Но еще можно различить деревья на противоположном конце двора. И я нахожу свою любимую, единственную у нас, лиственницу, стоящую чуть поодаль от остальных — берез, лип, елей. Цветов уже не разглядеть…