Полночь! Нью-Йорк

Лео заворожила и взволновала манера, в которой мастер преподносил пейзажи его собственного детства, то, как он играл с цветом и культурными кодами, делая зрителя частью композиции. Техника Гринанна производила впечатление, но в пейзажах, помимо всего прочего, существовала независимая реальность моделей. Поразительная, завораживающая реальность… Лео испытывал чувство, близкое к ужасу: как могли не заметить подобного мастера?! Почему никто о нем не пишет, не исследует его творчество? Как можно не помнить Гринанна и восторгаться прохвостами, чей единственный талант заключается в делании денег и умении создать ажиотаж вокруг собственной персоны?! А ведь они доминируют на рынке произведений искусства и в профессиональных изданиях…

Лео душила ярость; он закрыл блокнот, отнес книгу на стойку и покинул зал.

– Тебе что-нибудь говорит имя Нил Гринанн?

– Кто это? – спросил Зак, поправив на переносице огромные очки в усыпанной блестками оправе.

– Гринанн, художник школы «Нью-Йорк. Даунтаун».

– Ах этот… Он убил себя где-то в тысяча девятьсот девяностых… Да, помню, мы разбирали какую-то из его работ в школе. Один из эпигонов Чарторыйского, так? С чего ты вдруг заинтересовался им?

– С того, что его живопись заслуживала иной судьбы. Он был невероятно талантлив…

Белокурый великан пожал плечами, обвел взглядом стены галереи и сказал:

– Ах, если бы в этой среде все решал талант…

– Нил Гринанн? – переспросила Лоррен. – Никогда о таком не слышала…

Лео положил на журнальный столик большой альбом – он только что купил последний экземпляр в книжном магазине Музея современного искусства на Манхэттене, – единственное издание о Гринанне.

– Тебе не кажется, что его работы очень напоминают холсты Чарторыйского?

Она вгляделась. Сдвинула брови.

– Ты прав. Это просто удивительно. И очень красиво. Чистой воды Чарторыйский, но в цвете…

– Это работа очень большого мастера, – добавил Лео.

– К чему ты клонишь?

– Сам не знаю… – Он отпихнул нос Оревильи, жаждавшего прогуляться и проявлявшего нетерпение. – Есть кое-что еще. Все эти картины он написал в тех местах, где я рос. Не исключено, что мой отец знал Гринанна…

– А что, если мы нанесем ему визит? – вдруг предложила Лоррен.

– Кому? Моему отцу?

– Нет. Чарторыйскому.

Лео так изумился, что ответил не сразу.

– Ты серьезно?

Она не шутила.

– Зачем искать информацию в книгах или интернете, лучше обратиться к первоисточнику, согласен?

Лео встал, и Оревильи заметался между гостиной и дверью.

– Чарторыйский перестал писать двадцать восемь лет назад, после аварии, в которой безнадежно искалечил правую руку. В тот же год, когда умер твой отец. С тех пор он живет затворником в Нью-Гэмпшире. Заперся и никого не принимает. Отказывается от интервью, посетителей не пускает. Особенно сильно ненавидит журналистов.

– Мы не журналисты… И я не незнакомка: Чарторыйский знал меня ребенком, он дружил с моим отцом…

– Его считают мизантропом и эксцентричным стариком. Отшельником. Злые языки болтают, что Чарторыйский рехнулся от одиночества и скопившейся в душе желчи. Я слышал немало забавных историй о том, как он управляется с наглецами, которые осмеливаются сунуться к нему.

– За спрос по лбу не бьют, Лео. Ты боишься стареющего художника?

– Не дразни меня, Лоррен.

– Он может побить тебя кистями…

– Ха-ха-ха.

– Представляешь сцену: идол гонит тебя в шею ударами трости…

– Очень смешно!

– Это уникальная возможность встретиться с живым гениальным живописцем. Ты ведь им восхищаешься?

– Ты не отстанешь?

– Нет.

– Согласен.

36

Мы жаждем справедливости.

B.o.B., Эминем и Алиша Киз[143], «New York, New York»

На следующий день рано утром они выехали из Нью-Йорка. Лоррен перенесла все назначенные встречи. Ей казалось – вполне справедливо, – что заварившаяся каша становится помехой для работы, а уступать бразды правления агентством, пусть и на один день, Сьюзен и Констанцо, тактически неверно, но… Плевать!

Лео арендовал машину, и им понадобилось время, чтобы выбраться из чудовищных манхэттенских пробок. С 278-й межштатной автомагистрали они перебрались на 95-ю, которая тянулась вдоль побережья Атлантики через Нью-Рошель, Мамаронек и Бриджпорт до Нью-Хейвена, поворачивала на север, прямо к Вермонту и Канаде. Шоссе 25А из Фэрли тянулось на восток, пересекало реку Коннектикут и оказывалось в Нью-Гэмпшире. Пять часов они ехали под дождем и слушали The Killers и Каунта Бейси, Леонарда Коэна и Элтона Джона[144].

Около полудня они остановились в Гринфилде, чтобы перекусить в ресторане Applebee’s. Лоррен взяла кусок торта, Лео – яичницу с беконом. Она забежала в туалет, умылась, причесалась и вернулась в зал.

– Давай я поведу, – предложила она.

Лео ответил ничего не выражающим взглядом.

– Зачем? Боишься, что усну за рулем? Или потеряю сознание?

– Не будь идиотом.

– Тогда в чем дело?

– После нашей прогулки ты выглядел усталым. – Лоррен решила быть честной.

– Ничего подобного.

– У тебя и сейчас тот еще видок!

Лео напрягся.