Полночь! Нью-Йорк

Ее голос звучал привычно мягко, что не обмануло Лео: главной в семье всегда была миссис Ван Меегерен. Трудные решения принимала она. Нежность матери естественным образом сочеталась с властностью, которую никто не пытался оспорить.

– Откуда эти следы у тебя на лице? – спросила она, и ее глаза потемнели от гнева.

– Так, ерунда…

– Правда?

– Конечно.

Эми нахмурилась, помолчала, как будто решала, стоит ли задавать следующий вопрос, и все-таки спросила, глядя Лео прямо в глаза:

– Ты ведь не вернешься к прежним делам?

– О чем ты?

– Сам знаешь…

Таким же тоном она могла бы отчитать его за гипотетическую кражу лакрично-клубничных «твизлеров»[77].

– Нет, мама, с этим покончено. Я остепенился! – Лео улыбнулся.

– Обещаешь?

– Обещаю! – произнес он торжественным тоном.

Он дал слово матери, хотя противный внутренний голосок бубнил: «Не клянись, если не уверен…»

17

Я делаю все, что в моих силах,
И это добрые дела.

Джони Митчелл, «Free Man in Paris»[78]

В Париже Лоррен с головой погрузилась в работу: проводила совещания, приходила рано, уходила поздно, часто последней, выкладывалась до полного отупения, а дома устраивалась перед телевизором в большой гостиной на авеню Барбе-д’Оревильи и без всякого аппетита клевала какую-нибудь незатейливую еду. В субботу и воскресенье она до изнеможения бегала вокруг Марсова поля или сквера на авеню дю Бретёй, и ее не пугали ни дождь, ни ветер. Лоррен отвергала все приглашения, предпочитая этому ТВ-запой – она смотрела сериалы целыми сезонами, ее выручали стриминговые сервисы Netflix, OCS и Canal+.

В ней что-то изменилось.

Лео Ван Меегерен нанес ей последний удар отбойным молотком, довершив подрывную деятельность таинственного Преследователя. Шли дни, молодая женщина стремительно увядала, и два Поля, незаметно наблюдавшие за ней, то и дело переглядывались с растущей тревогой и в конце концов решили вмешаться.

Однажды в дождливую сумрачную погоду, какой Париж часто радует горожан, они дождались, когда все покинут здание на авеню де ля Гранд-Арме, и пришли в кабинет Лоррен. Поль-Анри Саломе был, как всегда, кричаще элегантен в сшитом на заказ костюме в «дипломатическую полоску», пестром галстуке, с платочком в тон в кармане пиджака и швейцарскими часами «Патек Филипп Наутилус» на браслете из золота и стали. Длинный бледный Поль Буржин, одетый во все черное, напоминал протестантского пастора. Лоррен оторвалась от бумаг и напряглась.

– Что с тобой происходит? – хором спросили мужчины.

– ?..

– Мы обеспокоены, – заявил Поль-Анри Саломе.

– Сильно обеспокоены! – подхватил Поль Буржин.

– Это фигура речи, – добавил первый.

– Эвфемизм, – поддержал второй.

– Чем именно вы обеспокоены?

– Тобой.

– Да, дорогая, именно так.

Это напоминало номер эстрадного дуэта: Дюпона и Дюпонна, Када и Оливье, Омара и Фреда…[79]

– У меня все хорошо, – сказала Лоррен.

– Ты совершенно в этом уверена? После Нью-Йорка ты изменилась, стала… угрюмой.

– Да-да, именно так. Значительно угрюмее, – покивал головой Буржин.

– Дело в том ужасном случае в Центральном парке?

– Хочешь посетить психотерапевта? У нас есть очень хороший.

– Не просто хороший – великолепный!

Лоррен улыбнулась:

– Не волнуйтесь, все будет в порядке, мне просто нужно время. Совсем немного.

– Ты ведь знаешь, что мы рядом? – спросил Поль-Анри Саломе. – Знаешь, да?

– Мы всегда будем рядом с тобой, – пообещал Поль Буржин.

– Мы помним тебя вот такой. Ты едва доставала нам до колена… – Для наглядности Поль Саломе сопроводил слова жестом.

– Все наладится, – пообещала Лоррен.

Этим вечером она ушла раньше обычного.

Лоррен задыхалась. Участливость двух Полей злила ее, как и взгляды окружающих. Она шла к своему «Фиату-500», который оставила на улице Перголез. На метро и автобусе она ездить перестала. Повсюду в общественных местах Лоррен казалось, что за ней следят, и она старалась их избегать. Да, это паранойя, но паранойя сейчас сильнее всех остальных эмоций.

Стемнело, в Париже шел дождь. Лоррен издалека заметила за дворником вспучившуюся от воды бумажку. Штрафная квитанция, рекламная листовка или флаер…

Она приподняла щетку и прочла напечатанные крупным шрифтом слова. «Times New Roman двадцать шесть или двадцать восемь», – определила она.

Ты выпуталась в Нью-Йорке, во второй раз не выпутаешься.

У Лоррен задрожали ноги, кровь забарабанила в ушах, ей пришлось на несколько секунд опереться на мокрую крышу своего «йогуртового горшочка» на колесах. Ей стало трудно дышать, на лбу выступила испарина. Или это дождь виноват?

«На сей раз придется рассказать двум Полям… Дело зашло слишком далеко… Они придумают, как поступить, к кому обратиться, найдут толкового полицейского… или бандита».

Лоррен посмотрела в сторону авеню де ля Гранд-Арме: машины ехали медленно, с включенными фарами, людей поблизости не обнаружилось. Она вернулась в здание.

– Что за бредовая история?! – воскликнул Поль-Анри Саломе.

– Да, что это еще за бред?! – возмутился Поль Буржин.