Полярный круг

— Ты знаешь Ивана Аренто, того самого, который стал Героем Социалистического Труда? Он очень насмешливый человек. Он сразу узнает, чья эта яранга, и будет смеяться надо мной. Да и другие тоже…

Нотанват хитро поглядел на Нанока и спросил:

— Что скажешь, если твои штаны повесят на выставке и все будут пальцем показывать. Наверное, тебе будет не очень приятно?.. Не обижайся на меня. Мне не так много осталось жить. Не хочу, чтобы дочка обижалась на меня и чтобы ты держал зло на меня.

— Но зачем жечь все это добро? — с болью в голосе еще раз произнес Нанок.

— Чтобы соблазна не было на дурное, — смиренно ответил Нотанват.

Нанок не понял.

— Если бы я оставил ярангу, — пояснил Нотанват, — а потом взял да и умер, разве не соблазнительно было бы молодым отдать тебе ярангу? Верно говорю, Георгий?

— Жилище твое собственное. Однако оно бы пригодилось нуждающемуся, — чинно ответил Георгий Сергеевич, который прекрасно изъяснялся на чукотском языке.

— Однако ныне нуждающихся в таком жилище, как мое, на нашей земле нет, — твердо ответил Нотанват.

Длинным железным прутом старик то и дело пошевеливал обуглившиеся куски шкур и дерева. Лицо Нотанвата было жестко и непроницаемо, словно высечено из того же твердого дерева, которое горело жарко, дымно и долго.

— Видишь, Нанок, нечего теперь его уговаривать и увещевать, если уж это случилось, — тихо сказал по-русски Георгий Сергеевич. — Пусть уж догорает его яранга. Ведь ему тоже нелегко, надо и его понять…

Нанок промолчал. У него не было сочувствия к этому сумасбродному старику, который сжег ярангу единственно для того, чтобы она не досталась музею.

Костер догорал. Легкий ветерок с моря шевелил пепел, раздувал огонь. Иногда пламя вдруг оживало, поднималось высоко, высвечивая два лица, сосредоточенно смотрящий в огонь, лицо старого оленевода, прощающегося навсегда с прошлым, и лицо ученого, доктора филологических наук, вспоминающего свою далекую молодость на этих холодных берегах.

13

Георгий Сергеевич с Наноком поднялись спозаранку.

В окно было видно, как на берегу снаряжались вельботы на моржовую охоту. Наскоро попили чаю и уселись за работу.

С морской стороны послышался гудок.

— Никак, пароход? — сказал Георгий Сергеевич, подняв на лоб очки.

— Это, наверное, «Маяк», — сказал Нанок. — Капитан обещал зайти за мной сегодня.

— Комфортабельно путешествуешь, Нанок, — с улыбкой заметил Георгий Сергеевич.

Нанок собрал бумаги в папку и принялся упаковывать музейные экспонаты. Он еще раз полюбовался витым зубом нарвала, аккуратно переложил раковины.

В дверях появился капитан Кузовкин. Нанок поднялся навстречу, но капитан кинулся к Георгию Сергеевичу.

— Гоша! Ах ты шаман тундровый! Что же ты не дал знать?

— Тиша! — Георгий Сергеевич вскочил со стула и повернулся к Наноку. — Что же ты мне не сказал, кто капитаном на «Маяке»?

— Не успел…

— А я-то думаю: вот сидит Тиша на своем участке в Рощино и растит молодой картофель, а я тут путешествую по его следам.

— Плохо ты меня знаешь! — воскликнул Тихон Иванович. — Буду я сидеть на даче, когда есть такая земля — Чукотка. Дети мои удивляются, говорят: «Папа, что это такое там, на твоей Чукотке? Как побываешь — словно молодеешь». А вся-то хитрость в том, что окунешься в свою молодость. Вот вез я этого молодого человека, смотрел на него и думал, а ведь это началось с тебя, Гоша, с Пети Скорика, Кеши Вдовина!

— Ну, садись с нами пить чай, — засуетился Георгий Сергеевич.

— Нет уж, други мои, чай будем пить на борту судна, — сказал Тихон Иванович. — Собирайтесь, Нанок, через полчаса снимаемся и берем курс на Сиреники.

— Тиша, так я с тобой поплыву, — решил вдруг Георгий Сергеевич. — Мне все равно нужно в Сиреники. Тамошний диалект меня очень интересует.

Солнце уже было высоко в небе. Моторный бот с «Маяка» причалил недалеко от кострища, где черным пеплом лежало то, что было еще вчера ярангой оленевода Нотанвата. Моряки шли из магазина, нагруженные покупками.

Через полчаса «Маяк» уже держал курс на Сиреники, а Тихон Иванович, Георгий Сергеевич и Нанок сидели в кают-компании.

Капитан и профессор наперебой вспоминали разные случаи из своей молодости.

— А помнишь, как ты в Америку ездил за карандашами? — улыбнулся Тихон Иванович.

Профессор сказал виновато: