Полярный конвой. Пушки острова Наварон

— По можжевельнику, – коротко ответил Миллер. –

Помните, Турциг сказал о том, что нас выдало? Он упомянул о можжевельнике.

— Правильно, мы ведь жгли можжевельник.

— Конечно, жгли. Но немец утверждал, что учуял запах на Костосе. А ветер весь день дул от Костоса!

— Господи, – пробормотал Меллори. – Конечно, конечно, а я это совсем упустил из виду.

— Но фриц почему-то знал, где мы. Откуда? У него же нет дополнительной пары глаз на затылке, как и у меня их нет. Ему кто-то подсказал. Ему подсказал этот вот приятель. Помните, я упомянул о его разговоре со своими друзьями в Маргарите, когда мы спустились туда за провиантом? – Миллер с отвращением сплюнул. – Все время меня дурачил. Друзья! Я и не подозревал, насколько был прав.

Конечно, это были его друзья, его немецкие друзья! И

жратва, которую он, как утверждал, забрал из немецкой кухни. . Он и вправду ее там взял. Это точно. Входит прямо на кухню и просит еду. А старик Шкода дает ему еще собственный чемодан, чтобы можно было ее туда напихать!

— Но немец, которого он убил по дороге из деревни? Я

уверен. .

— Панаис его действительно убил! – В голосе Миллера была усталая уверенность. – Что значит лишний труп для местного солнышка?! Небось наткнулся на этого ублюдка в темноте, вот и пришлось его прирезать. Местный колорит.

Помните? С ним был и Лука. А он не мог позволить, чтобы

Лука его заподозрил. Он всегда мог обвинить в убийстве

Луку. Этот тип не человек. А помните, как его впихнули в комнату Шкоды? В Маргарите, вместе с Лукой? Как у него текла кровь из раны в голове?

Меллори кивнул.

— Первосортный томатный соус. Тоже небось из кухни коменданта, – мрачно сказал Миллер. – Если бы Шкоде не удалось ничего узнать другими способами, у него все равно оставался напоследок вот этот приятель в качестве подсадной утки. И почему он ни разу не спросил у Луки, где лежит взрывчатка? Даже не представляю.

— Наверное, не догадывался, что Лука о ней знает.

— Может, и так. Но одно он знал и умел прекрасно.

Знал, как пользоваться зеркалом. Передал немцам морзянкой из рощи сведения о нашем лагере. Иначе это никак невозможно сделать, начальник. А сегодня утром он добрался и до моего рюкзака! Вытащил бикфордов шнур.

Расправился с часовыми взрывателями и детонаторами.

Ему могло бы руки оторвать, когда он возился с ними. Бог знает где он научился обращению с подобными штуками.

— На Крите, – сказал Меллори. – Немцы позаботились.

Шпион, который не может быть одновременно ц диверсантом, для них не подходит.

— А он для них был ценен, – тихо сказал Миллер. –

Очень и очень ценен. Они будут скучать без своего приятеля. Этот иуда-предатель считался здесь умницей.

— Да, был. Только не сегодня ночью. Ему стоило бы опасаться, что кто-нибудь из нас обязательно заподозрит его...

— Возможно, он и знал об этом, – прервал Миллер. – Но его ввели в заблуждение. Я думаю, что Лука не ранен. Я

думаю, что этот молодчик уговорил Луку и остался вместо него. Лука его всегда побаивался. Потом он прогулялся к своим дружкам у ворот форта, сказал, чтобы те послали хорошо вооруженный отряд к Вигосу, дабы захватить остальных, и попросил их немного пострелять. Он хорошо разбирался в обстановке. Был нашим преданным другом.

Затем он снова идет через площадь, устраивается на крыше и ждет, когда настанет время подать сигнал своим приятелям: едва увидит, как мы войдем в дом через черный ход.

Но Лука забыл сказать ему, что мы договорились встретиться на крыше, а не в самом доме. Этот друг сидит на крыше и вон из кожи лезет, выслеживая нас, чтобы передать своим приятелям. Десять против одного, что у него в кармане фонарь.

Меллори поднял куртку Панаиса и быстро обыскал карманы.

— Так и есть.

— То-то и оно. – Миллер зажег сигарету, задумчиво глядя, как бежит по спичке огонек до самых его пальцев, потом уставился на Панаиса. – Ну и как ты себя теперь чувствуешь, Панаис, когда знаешь, что умрешь? Теперь ты можешь представить, что испытывали те люди на Крите, которых ты привел к смерти. Теперь ты знаешь, что испытывали парни из воздушных и морских десантов на

Навароне, которые погибли только потому, что считали тебя за своего. Как ты себя чувствуешь, Панаис?

Панаис ничего не ответил. Левой рукой он зажимал рану, безуспешно пытаясь остановить кровь. Он стоял неподвижный, темный, с нечеловеческим оскалом на искаженном ненавистью лице. В нем не замечалось никакого страха, совсем ни капли. Меллори приготовился к последней отчаянной попытке предателя спасти свою жизнь.

Он ни минуты не сомневался, что Панаис обязательно предпримет такую попытку. Но когда взглянул на Миллера, то ему стало ясно, что ничего подобного не произойдет, что это просто исключено, ибо в действиях американца были страстная твердость и неумолимость: неподвижность его руки с пистолетом и каменная тяжесть взгляда предостерегали даже от мысли о возможности такой попытки.