Поляков

«Таким образом, — пишет Рудольф Пихоя, — на территории одной области или края оказывалось два обкома. А так как партийная система управления была своего рода образцом для Советской власти, то и вместо единых Советов и их исполкомов создавались сельские и промышленные Советы и исполкомы. Удар был нанесён и по самой массовой группе партработников — секретарям сельских райкомов КПСС. Согласно этим решениям были ликвидированы сельские райкомы партии, а управление сельским хозяйством передавалось территориальным производственным управлениям, охватывавшим несколько районов.

Изменения коснулись и других общественных и государственных организаций — комсомола, профсоюзов, милиции. Как вспоминал В. Е. Семичастный, руководивший в это время госбезопасностью, Хрущёв хотел разделить на промышленные и сельские даже управления КГБ. «А как мне делить шпионов на сельских и городских?» — отбивался Семичастный. Изменить мнение Хрущёва он смог, по его словам, лишь доказав, что раздел КГБ «по производственному принципу» приведёт к резкому увеличению офицерского и генеральского состава в КГБ. «Хрущёв, — вспоминал Семичастный, — очень плохо относился к воинским званиям в КГБ, часто любил повторять: надо вас распогонить, разлампасить»^{46}. В то же самое время модифицировали и региональную власть — и вот что случилось с совнархозами.

Их задачи свели к управлению региональной промышленностью (это, собственно, была сфера, в которой прекрасно себя чувствовал Виктор Поляков). Из круга задач совнархозов исчезли задачи строительства. Совнархозы укрупнили (это важно, потому что на это время приходится пик деятельности Полякова), и количество этих органов управления стало равняться сорока семи.

Делая отступление в сторону самой истории совнархозов, необходимо отметить, что эти модификации и ускорили их исчезновение. То есть вся эта структурная перестройка встречала всё большее сопротивление номенклатурного аппарата. В данном случае «номенклатурный аппарат» — слова отнюдь не ругательные: это название и характеристика той массы чиновников, которые пассивно сопротивлялись хаотическим указаниям центра.

Например, промышленный обком партии оказывался как бы в двойном подчинении — Центральному комитету партии (или ЦК партии союзной республики) и местному совнархозу. Это давало широкую возможность как для аппаратных игр и интриг, так и для саботажа решений.

С другой стороны, для исполнительного чиновника, наделённого хоть каким-то желанием работать, эта ситуация была абсолютно ужасной, особенно когда начали делиться не только партийные, но и комсомольские, профсоюзные и прочие органы управления. Количество чиновников росло как на дрожжах. В одном из городков существовали сразу горком партии, партком производственного колхозно-совхозного управления, промышленно-производственный партком, горисполком, сельский райисполком. Это положение было, конечно, абсурдным, но «в этих решениях был свой смысл. Выделение сельских и промышленных ветвей в партийном руководстве на местах было по-своему логичным продолжением сращивания партийного и государственного аппарата. То, что появлялись именно сельские партийные органы, создавало привычную иллюзию возможности решить проблемы сельского хозяйства (к этому времени особенно остро осознаваемые) путём резкого усиления партийного руководства»^{47}.

Ослабление местного партийного и советского руководства усилило позиции хозяйственников, но они по-прежнему находились в полной зависимости от высших партийных органов. Потому новых союзников в лице хозяйственников Хрущёв по-настоящему не приобрёл, а вот противников — в лице влиятельных секретарей обкомов — получил во множестве.