Полет Пустельги

На дворе вдруг послышалась частая беспорядочная стрельба. Савельев с переводчиком переглянулись и достали пистолеты. В госпитале поднялась суматошная беготня, раздавались крики врачей и медсестер, хлопали двери. Вошел заспанный сержант Кулешов, сел рядом, положив автомат на колени. Следом за ним, театрально отдернув занавес, появился подполковник Лукьяненко. Со скрещенными на груди руками, с дьявольски-лукавым выражением лица он был похож на Мефистофеля. На фоне звуков уличной стрельбы, госпитального шума его голос звучал торжественно:

— Победа, друзья мои! Победа!..

Воспоминания счастливого человека

Девятнадцатого июня 1932 года мне исполнилось тридцать пять. В это время я находился на аэродроме Юнкерса в Дессау, где принимал участие в испытаниях нового JU-52. Утром позвонил Мильх и от имени компании сердечно поздравил с маленьким юбилеем. Он сказал, что после обеда пришлет за мной машину. Геринг приглашал отметить мой день рождения у него дома. Около трех часов пополудни я выехал в Берлин на шикарном «мерседесе» главы Люфтганзы. Девяносто километров пути мы миновали менее чем за час. Надо сказать, это небольшое путешествие было для меня весьма приятным.

Будучи истинным баварцем, я традиционно недолюбливал все другие области Германии, особенно протестантские Пруссию и Саксонию. Саксония с ее богатыми и вычурными Дрезденом, Лейпцигом, Хемницем всегда считались восточными конкурентами Мюнхена, Нюрнберга, Аугсбурга. Саксонская политическая элита отличалась левыми взглядами, традиционно поддерживала социал-демократов и коммунистов, упорно боролась с национал-социализмом. Кроме того, я мало путешествовал по Германии автомобильным транспортом. Меня приятно удивили живописные виды небольших городков и деревень, фольварков с ухоженными садами, чистых сосновых боров. Баварцы всегда считали свою богатую землю главной житницей Германии. Однако бескрайние поля ржи, ячменя, овса, цветущие солнечным цветом посевы рапса вызывали уважение к жителям Саксонии.

Чтобы не заезжать в берлинские магазины, я по пути купил несколько бутылок шампанского и хорошего коньяка, отличной ветчины, мейсеновских копченых кур, пару коробок швейцарских шоколадных конфет и фруктов. В новой квартире Геринга на Бадишештрассе дверь мне отворила молодая миловидная женщина с короткой стрижкой вьющихся золотых волос. Поначалу я подумал, что это служанка. Других женщин здесь быть не могло. В октябре прошлого года Геринг похоронил Карин, не просто любимую жену и истинного друга, но человека, который вытащил Геринга после «пивного путча» с того света и в буквальном смысле сделал из Геринга того, кем он сейчас был.

Женщина с интересом оглядела мою форму пилота Люфтганзы, пропустила в дверь и, затворив ее, спросила:

— Вы — господин Баур?

Я поклонился, давая утвердительный ответ. Видимо, это выглядело забавно, так как в моих руках были большие бумажные пакеты с бутылками и снедью. Она засмеялась, приняла у меня пакеты, предложила пройти в квартиру. Затем быстро вернулась и, сделав театральный книксен, представилась:

— Эмма Зоннеман, актриса Веймарского национального театра, подруга Германа. — Она взяла меня под руку и провела в просторную, хорошо меблированную гостиную. Там она меня представила высокому немолодому мужчине. Им оказался Матиас Геринг, двоюродный брат Германа. Эмма предложила нам пройти в кабинет. Сама же начала довольно проворно накрывать стол в гостиной.

В кабинете между двумя книжными шкафами висел большой портрет Карин. Я остановился перед ним и невольно задумался, вспоминая эту замечательную женщину. Матиас, раскурив трубку, произнес:

— Да, Карин была необыкновенной женщиной. Вы знали ее?

Я утвердительно качнул головой. Я поведал ему о нашей дружбе с Германом, о том, как он познакомил меня и Доррит с Карин, о ее внимательном и доброжелательном отношении к друзьям ее мужа. Слово за слово мы обнаружили много общих знакомых. Матиас был известным берлинским врачом-невропатологом, доктором медицины, профессором, сопредседателем Германского объединенного общества врачей-психотерапевтов. Он прекрасно знал моего тестя, а Ганса, брата Доррит, считал одним из лучших хирургов Берлина.