Полет Пустельги

— Так ведь я, Геринг, один такой. А мне нужны надежные соратники вроде вас с Мильхом. Мы должны иметь в партии прочный офицерский костяк из разумных людей. Как только мы сформируем правительство, тут же выбросим версальские бумажки на помойку и воссоздадим Военно-воздушные силы Германии. Руководить ими будем мы. Я, Мильх и ты, Ганс. Подведем черту. Летный капитан Ганс Баур в марте текущего года директором Люфтганзы господином Мильхом по просьбе руководства НСДАП временно откомандирован в распоряжение господина Гитлера для осуществления быстрых перелетов в города Германии в ходе избирательной кампании. Баур с честью боевого офицера обязан выполнить это важное поручение своих соратников по борьбе.

Он разлил коньяк по рюмкам и предложил выпить за удачу. Мы попрощались. Мильх помог мне дотащить до машины подарки. На улице я спросил его:

— Эрхард, я верю тебе безгранично. Ты столько для меня сделал. Как мне быть? Я в растерянности.

Мильх обнял меня и прошептал на ухо:

— Мы, летчики, должны быть вместе. Геринг прав.

Я сознательно перескочил в своем повествовании на три месяца вперед, чтобы поведать о раскрытых передо мной истинных планах коллег и друзей, побудивших меня согласиться на работу у Гитлера.

Берлин. 9 мая 1945 года

Во дворе госпиталя люди обнимали друг друга, плакали, целовались. Что-то громко восторженно говорили, пытаясь перекричать пальбу. Стреляли вверх из пистолетов, автоматов, винтовок, карабинов, ракетниц. Ночное небо озарялось светящимися пунктирами трассирующих пуль, разноцветьем сигнальных ракет. Поддавшись общему порыву, Савельев, Лукьяненко, Кулешов и лейтенант-переводчик тоже стали палить.

В радостном возбуждении Савельев со своим водителем и переводчиком направились в комендатуру города. По пути их остановила большая группа бойцов. Они весело подхватили майора на руки и стали подбрасывать его вверх, крича: «Победа! Победа! Победа!» Кулешов пытался отбить командира, испуганно повторяя: «Отпустите, черти! Уроните ведь». Тогда бойцы схватили Кулешова, а заодно и переводчика, и те полетели вслед за майором.

В комендатуре вовсю праздновали. Подполковник, комендант города, расцеловался с Савельевым, усадил за стол. Выпили за победу, за Сталина, за Родину, за Жукова и Конева. Не чокаясь, помянули погибших, выпили за живых, за счастье, за любовь.

Комендант рассказал, что около двух ночи позвонили из штаба фронта и сообщили о подписании акта о капитуляции Германии. Он достал из полевой сумки блокнот, полистал его, вырвал страницу, отдал Савельеву. «Звонил подполковник Кирпиченко. Просил срочно связаться», — читал Савельев. — «Звонили от полковника Грабина. По завершении работы явиться к нему. Звонила лейтенант Сизова. Передала, что очень любит и скучает». Улыбаясь, Савельев свернул листок, спрятал его в карман гимнастерки. Затем попросил связиста соединить его с отделом контрразведки 79-го стрелкового корпуса. Трубку взял Кирпиченко. После взаимных поздравлений он спросил:

— Как твой летчик? Есть что-либо стоящее?

Савельев сказал, что показания Баура имеют чрезвычайную ценность. Из телефонной трубки раздавалось праздничное многоголосье. Кирпиченко кричал:

— Саня! Есть три хороших новости. Первая: победа. Вторая: тебе присвоили подполковника. Третья: Лене — старшего лейтенанта. Поздравляю, дорогой мой. Когда приедешь?

— Думаю, сегодня в первой половине дня закончу и сразу выезжаю.

— Ждем, — ответил Кирпиченко. В трубке послышались короткие гудки.

Комендант от всей компании поздравил Савельева с новым званием. Он с минуту порылся в сейфе, извлек оттуда новые погоны и прикрепил их Савельеву на гимнастерку. Обмыли звезду.

К семи утра трезвых не было. Из штаба фронта поступил строгий приказ генерала Соколовского немедленно прекратить стрельбу. От безудержного салютования из всех видов оружия повсеместно появились раненые, в том числе среди гражданского населения. Комендант, с трудом переставлявший ноги, отправился с бойцами комендантского взвода в город выполнять приказ.

Старший сержант Кулешов, будучи совершенно трезвым, в душевой комендатуры отхаживал командира холодной водой. Пока Савельев, закутавшись в простыню, дремал на лавке, Кулешов вычистил командирскую форму, до блеска надраил его и свои сапоги. Полюбовался, удовлетворенно крякнул, стал брить подполковника.

Кулешов был парнем ушлым. Ему очень хотелось закончить войну, как ненавистный Кухаренко, старшиной. Он решил позвонить в отдел и узнать, а нет ли и ему повышения в звании. Сам он это сделать не имел права, поэтому подговорил пьяненького связиста позвонить и спросить старшего сержанта Кулешова. Тот лихо дозвонился, пококетничал с дежурной телефонистской, которая сообщила, что в отделе служит водителем старшина Кулешов. Что и требовалось доказать. Кулешов тут же спорол со своих погонов широкую лычку старшего сержанта и пришил старшинскую «Т». Савельев, побритый, надушенный, причесывался перед зеркалом и, увидев отражение старшинских погон на плечах Кулешова, спросил:

— Это что у тебя за погоны, Кулешов?