Полет Пустельги

Я поднялся из кресла, дружески похлопал бортинженера и врача по плечу, вышел в салон. Мильх, увидев меня целым и невредимым, улыбающимся, шутливо треснул в мою грудь кулаком.

— Ну, ты, Ганс, напугал нас. Чего это ты не выползал из конуры?

— Все нормально, господин директор. — Я не мог позволить себе в присутствии множества людей говорить с Мильхом на «ты». — Я просто наслаждался впечатлениями о полете и посадке.

— Как машина, Ганс? Давай выкладывай свои первые впечатления и замечания. Никого не стесняйся. Руби голую правду.

— Прекрасная машина, — ответил я, — маневренная, послушная. Отлично ведет себя в полете. Таких у нас еще не было.

Мильх сиял. Он повернулся к профессору Юнкерсу и ехидно заметил:

— Вот так, господин профессор! С нами нужно дружить, а не капризничать. И не думайте, что это ваша машина. Она продукт нашего совместного творчества.

Я испытывал новую машину в самых разных, зачастую экстремальных, режимах. Трижды пересекал Альпы вдоль и поперек. Проходил через сплошную облачность, плотный туман, ливневые дожди и град. Подробный письменный отчет об испытаниях убедил Мильха в том, что машина, в самом деле, превосходная. Она имела в тот период самый короткий разбег, самую высокую скороподъемность, несла самую большую полезную нагрузку. Взвесив все, Мильх решил отправить меня от Люфтганзы с новой машиной на европейский авиационный конкурс в Цюрихе.

Через месяц в Цюрихе мы имели ошеломляющий успех. Наша машина победила в гонках вокруг Альп через Швейцарию, Францию, Италию, Австрию и Баварию. В условиях нулевой видимости и сильного обледенения я был вынужден все время идти по приборам. Конкурентов нам не оказалось. Мильх после получения победного кубка и значительной призовой суммы окончательно решил весь авиационный парк компании укомплектовать JU-52. Из Цюриха мы с ним вылетели в Мюнхен, где он повстречался с Гитлером, Гессом и Удетом. Через сутки я должен был везти его в Берлин. На аэродроме в Фюрте все и произошло.

Погода стояла солнечная и безветренная. Машина после короткого разбега легко оторвалась от земли. На высоте трехсот метров внезапно взорвался левый двигатель. Взрывом оторвало часть крыла и колесо шасси. Самолет стал заваливаться вправо и вниз. С неимоверным усилием мне удалось удержать его и выпрямить. На двух двигателях я посадил его на ржаное поле, раскинувшееся за аэродромом. Мы выбрались из поврежденного самолета. Мильх присел на корточки и закурил. На его шее зияла рваная рана, из которой на мундир стекала тонкой струйкой кровь. Бортрадист и я обработали рану и забинтовали шею. Мильх курил и молчал. Похоже, что радужные планы о перевооружении Люфтганзы новым самолетом разлетелись в прах. Видимо, имелась серьезная конструкторская ошибка или грубый производственный брак. Это был страшный финансовый удар по компании, по ее престижу. Мильх молчал и глядел в даль, где ржаное поле сливалось с горизонтом.

— Сюда, скорее сюда! — послышался взволнованный голос бортинженера, которого я отправил осмотреть повреждения.

Мильх поднялся и вместе с нами увидел необычайную картину. В левом поврежденном крыле торчал неведомо откуда взявшийся какой-то авиационный двигатель, искореженный пропеллер и нога человека в высоком коричневом ботинке. Зрелище было ошеломляющее. Подъехали инженеры и техники с аэродрома Фюрта, с ними врач и медсестра, которые осмотрели Мильха. Оказалось, произошло лобовое столкновение. Маленький учебно-тренировочный «фламинго» заходил на посадку со стороны солнца. В ослепительных встречных солнечных лучах мы его не видели. Его же несчастный пилот не мог не заметить набиравшую высоту большую пассажирскую машины. «Фламинго» врезался в наш левый двигатель и застрял в крыле. Пилот погиб мгновенно.

Этот необычный случай, включавший относительно мягкую посадку, доказал Мильху удивительную прочность и надежность машины. Все его сомнения рассеялись. Германия получила отличную машину, исправно служившую гражданским и военным интересам на протяжении четырнадцати лет.

Берлин. 8 мая 1945 года

Наступил вечер. За всю войну ленинградец Савельев так и не привык к тому, что весной быстро темнеет. Он несколько раз выходил на улицу покурить, давая возможность Бауру отдохнуть и поужинать. От предложения Лукьяненко поесть категорически отказался. Переводчик тоже устал. Он нервно и неумело курил, кашлял, бросая стыдливые взгляды на майора. Савельев дружески хлопнул его по плечу:

— Ничего, лейтенант, потерпи немного. Cкоро закончим.

Юноша, впервые участвовавший в допросе такой фашистской шишки, был ошарашен услышанным. Но его, очевидно, распирала гордость от сопричастности, как ему казалось, к такому важному государственному делу. Растоптав окурок, он робко спросил Савельева:

— Товарищ майор, а как попасть на службу к вам в Смерш?

Савельев сидел на лавке, сооруженной из двух ящиков, накрытых доской от борта немецкого грузовика, перевозившего, видимо, боеприпасы. На доске была надпись «Achtung! Todesgefahr». Он встал и показал на надпись. Лейтенант перевел:

— Внимание! Смертельная опасность.