Полет Пустельги

Занавеска отодвинулась, и Баур увидел тех самых русских офицеров, которые его допрашивали позавчера. Или раньше? Он закрыл глаза. Он уже не помнил, когда это было. В голове вертелось: «Сколько же дней прошло с момента пленения? Что будет с ногой? Она болит невыносимо. Врачи говорят, что окончательный диагноз возможен только в стационарном госпитале после серьезного обследования. Врут, наверное. Хотя, может, и не врут. Госпиталь ведь эвакуационный. Здесь и оборудования, похоже, никакого нет. А все же хорошо, что пришли эти майор, похожий на молодого профессора, и красивая лейтенант-переводчица. Нужно собраться, напрячь все силы и обязательно поговорить с ними. Да, помню. Они говорили, что из военной контрразведки. Это, насколько понимаю, лучше, чем их секретная полиция НКВД. Во всяком случае, мне так говорили Борман, генерал Кребс, или еще кто-то, уже не помню. Они считали, что у русских в военных спецслужбах работают более интеллигентные люди. Они должны знать о моей дальнейшей судьбе. Они не могут не знать. Все, надо открывать глаза. Надо говорить с ними». Он с огромным усилием разомкнул веки и приподнялся. Медсестра подложила ему под спину вторую подушку, ввела обезболивающее, вытерла марлевым тампоном пот с его лица и вышла.

Савельев и Сизова не узнали своего подопечного. За два дня он из волевого, энергичного и самонадеянного генерала СС превратился в дряхлого старика. Кожа на лице сморщилась, приняла землистый оттенок. Щеки впали. Глаза походили на две черные дыры под высохшим мхом бровей. Он тяжело дышал. Было видно, что ему плохо. Майор и лейтенант расположились на стульях в проходе между двумя кроватями. Они приготовили чистые листы, и Савельев начал допрос:

— Здравствуйте, Баур. Я знаю, как вам тяжело. Сам был ранен. Думаю, скоро все образуется. Послезавтра вас переводят в Познань, во фронтовой госпиталь.

— Мне ампутируют ногу? — произнес Баур слабым голосом, в котором звучала надежда.

— Я этого не знаю. Будут решать хирурги. Скажите, как вас кормят?

После укола боль отступала. На щеках раненого появился слабый румянец. Баур заговорил увереннее:

— Спасибо, господин майор. Кормят нормально. Если честно, то некоторые продукты, которые здесь дают, я, как и все немцы, давно не видел. Особенно вкусны супы и молочные каши с настоящим сливочным маслом, хлеб и компоты из сухофруктов.

Сизова достала из полевой сумки большую плитку горького шоколада и с молчаливого согласия майора положила ее на одеяло рядом с Бауром. Тот оживился и, смущенно улыбнувшись, поблагодарил:

— Спасибо, фрёйлен лейтенант. Вы очень добры.

«Что-то произошло с этой милой девушкой, — подумал Баур, — она так похорошела. Превратилась просто в настоящую светскую даму. Изменились прическа, взгляд, разрез губ. Держится увереннее, с достоинством, но соблюдая такт и субординацию».

— В прошлый раз мы с вами остановились на том, что в 1932 году вас пригласили оказывать транспортные услуги Гитлеру на время его избирательных кампаний. Сегодня я хотел бы услышать о последних днях Гитлера. Мы знаем, что вы были одним из немногих высших офицеров, оставшихся с ним в фюрербункере до его последней минуты. Меня интересуют события последней декады апреля в самом подробном изложении. Итак, я вас слушаю. — Савельев приготовился записывать.

— Если позволите, я начну с 21 апреля, так как именно с этого дня я практически постоянно находился в бункере рейхсканцелярии.

Савельев утвердительно кивнул.

— Двадцать первого апреля, на следующий день после своего дня рождения, фюрер вышел в приемную около десяти утра. Он был взволнован тем, что стены бункера гудели от разрывов снарядов. В приемной находились генерал Бургдорф, главный адъютант фюрера от вермахта, обергруппенфюрер СС и генерал полиции, главный адъютант фюрера Шауб, полковник Белов, адъютант от люфтваффе, личный адъютант штурмбаннфюрер СС Гюнше и я. Бургдорф доложил, что тяжелая артиллерия русских обстреливает центр Берлина, по всей видимости, из района Цоссена.

— В Цоссене располагался командный пункт ОКХ?[15] — уточнил Савельев.

— Да. Бургдорф также сообщил фюреру, что оттуда звонил генерал Кребс и сообщил, что русские танки наступают через Барут и уже подходят к Цоссену. Фюрер побледнел и еле вымолвил: «Русские уже рядом». Он приказал Бургдорфу отдать распоряжение зенитчикам немедленно начать обстрел русских батарей из Тиргартена.

— Прошу уточнить, почему зенитчикам? Какое они к этому имели отношение? — не отрываясь от бумаги, спросил Савельев.

— Дело в том, что, как вам, видимо, известно, в Берлине в 1940 году по приказу рейхсмаршала Геринга были построены шесть бетонных башен высотой сорок метров, в которых располагалось по четыре мощных и дальнобойных зенитных орудия калибра 128 мм. Они предназначались для борьбы с английскими и американскими бомбардировщиками, в своих бомбоубежищах они могли вместить до 15 000 человек каждая. Две таких башни находились в Тиргартене. Они прикрывали центр города.