Полет Пустельги

В один из июльских дней среди моих пассажиров, следовавших в Обераммергау, оказался папский нунций, кардинал Эудженио Пачелли, будущий папа Пий XII. Руководство компании предупредило, что на обратном пути нужно показать кардиналу с высоты птичьего полета что-то необычное, запоминающееся. Это может стать дополнительной рекламой авиаперевозкам.

Через шесть часов мы с кардиналом Пачелли возвращались обратно в Мюнхен. Погода стояла отличная. На небе не было ни облака. Солнце, медленно садясь к западу, как будто всей силой своей энергии стремилось задержать наступление вечерних сумерек, остановить их на склонах Баварских Альп. Я направил машину прямо к вершине Цугшпитце, сияющей особым, ни с чем не сравнимым светом под косыми солнечными лучами. Неповторимое зрелище светящихся величественных гор на фоне вечерней темноты равнин вызвало восторг нунция. Он неоднократно повторял:

— Божественно! Боже милостивый! Благодарю тебя. Будь славен, Господь, отец наш!

На аэродроме кардинал горячо благодарил меня за прекрасный полет, счастливую возможность приблизиться к Всевышнему и обозреть несравненной красоты труды его. Он подарил мне на память прекрасной работы серебряный перстень с большим черным топазом. Кардинал стал моим первым очень важным пассажиром. Я был искренне счастлив.

Моя работа, приносившая мне радость и полное удовлетворение, оказалась и достаточно высокооплачиваемой. Я мог позволить себе снять небольшую, но уютную и хорошо меблированную квартиру с ванной комнатой на Гангоферштрассе близ Баварского парка в престижном районе Зейдлинг. Я купил новый мощный мотоцикл BMW вишневого цвета с коляской, чем вызывал восхищенно-завистливые взгляды технического персонала аэродрома и соседей по дому. Мне уже не приходилось экономить на питании и одежде. Я стал завсегдатаем кафе «Соловей», где была отменная кухня и мне, как постоянному клиенту, предоставили годовую дисконтную карту на все напитки, в том числе и пиво. Моя темно-синяя летная форма вызывала уважение постояльцев, которые, завидев меня в кафе, дружно приветствовали:

— Добрый вечер, господин Баур.

Надо сказать, немцы вообще любят любую форму. А когда вы одеты в форменный китель, сшитый из дорогой шерстяной ткани, на рукавах которого сияют золотые шевроны лицензированного пилота гражданской авиации, да на вас еще до блеска начищенные кожаные ботинки из Цюриха, вы становитесь эталоном успешного баварца. Вас уважают. О вас идет молва, как о человеке порядочном, работящем, с которого нужно брать пример. В послевоенной Германии, где разрастался экономический кризис, росла безработица, рушилась уверенность миллионов немцев в лучшую жизнь, такие люди, как я, представляли собой некую неоновую рекламу успеха и надежды на возрождение страны.

Работа и Доррит были двумя составляющими моей счастливой жизни. Любовь к Доррит, охватившая меня подобно горячке весной девятнадцатого года, превратилась в глубокое чувство. Ее красота и нежность, мягкий и ровный характер, доброжелательность и приветливость легкой, невидимой паутиной опутали меня и завлекли в какой-то светлый кокон, в котором мне было уютно и радостно. После ежедневных полетов я мчался к Доррит с букетом цветов. Ее глаза, излучавшие лучики любви и преданности, прикосновение к ее ладоням включали во мне тысячи маленьких генераторов, пропускавших через мое тело волны электрических разрядов. Мы страстно любили друг друга.

Весной двадцать второго года Доррит окончила университет и стала работать ассистентом врача в детской больнице Красного Креста. После долгих сомнений и нелегких переговоров с отцом, истинно верующим католиком, она переехала ко мне. Доррит была прекрасной, ни с кем не сравнимой любовницей, преданным другом и замечательной хозяйкой. Наша квартира сияла чистотой и свежестью, наполнена духом любви и комфорта. Я видел, что Доррит, как и я, была счастлива.