Полет Пустельги

Между тем, как оказалось, Доррит не разделяла моих радужных чувств. Она уже неоднократно выказывала неудовольствие моей работой на Гитлера. Но после нашего визита к чете Ганфштенглей Доррит категорично поставила вопрос о нежелательности моего сотрудничества с нацистами. По ее мнению, «Майн кампф» — это верх цинизма. Такое написать, по ее словам, мог либо психически нездоровый человек, либо авантюрист, способный для достижения своих вздорных целей положить на заклание судьбу не только немецкой нации, но и всего мира. Она все чаще называла гитлеровцев орангутангами, дикими животными, нечистой силой. На мои робкие возражения о материальной и карьерной привлекательности сотрудничества с НСДАП она неизменно отвечала, что на грязные деньги нацистов жить аморально, что порядочные и культурные люди Германии брезгуют контактами с НСДАП, а карьера у меня и так сложилась замечательно.

Доррит даже предложила покинуть Германию и перебраться в Швейцарию или Америку. Я действительно имел ряд серьезных и выгодных предложений от авиакомпаний США, Канады и Швейцарии. А бразильская авиакомпания «АМВ», одним из учредителей которой был Мильх, осуществляющая транспортные и пассажирские перевозки по всей Южной Америке, предложила мне занять пост директора по летному составу на неограниченное время с месячным окладом в пять тысяч долларов. Для пилота европейских авиалиний это были просто сумасшедшие деньги. Но Доррит об этом не знала.

Однажды мне позвонил Гесс и спросил:

— Ганс, что случилось? Я заехал к тебе домой поболтать, рассказать о последних новостях в партии, но Доррит меня не впустила. Она сказала, чтобы я забыл дорогу в этот дом.

Я был в шоке, растерялся, не знал, что сказать Гессу. Ведь Доррит меня не предупредила. Я что-то промямлил в духе того, что Доррит плохо себя чувствовала, от этого была не в настроении, что с нею такое иногда случается. Не следует это принимать всерьез и обижаться на нее. Я был взбешен. Впервые за годы нашего счастливого супружества разгорелся скандал. Я как можно мягче спросил Доррит, почему она не приняла Гесса? Она взорвалась:

— Я никогда больше не позволю входить в наш дом нацистам, этим законченным негодяям. Ты когда-нибудь по-настоящему всматривался в глаза Гесса? Ганс, это же глаза преступника. И Гитлер, и Розенберг, и Гиммлер, и Дитрих, и все другие, — пре-ступ-ни-ки!

Я пытался возражать, но Доррит, перейдя на крик, заявила:

— Ты можешь говорить что угодно, делать что угодно, бывать с ними где угодно. Но в моем доме их больше никогда не будет! Кстати. Эрна Гофман поступила так же. Так что я не одна.

После этой размолвки мы оба старались показывать друг другу, что, собственно, ничего не произошло. Но в наших отношениях появилась трещина. Я больше ничего не рассказывал Доррит о партийных делах, мы избегали разговоров о политике. Но я видел, остро ощущал растущую в ней настороженность ко мне, скрытое недоверие. Я даже подумал, что, возможно, она ревнует меня. Но для этого я не подавал никаких поводов. Я любил только ее и верен был только ей одной. И она это хорошо знала.

Вскоре я вновь вернулся к систематическим рейсовым полетам в Люфтганзе. Я летал маршрутами Мюнхен — Берлин, Берлин — Лондон, Мюнхен — Рим, Мюнхен — Вена, Берлин — Цюрих. Однажды после моего возвращения из рейса в Вену я позвонил Гессу и попросил его о встрече. Он любезно пригласил меня к себе домой, где я познакомился с его замечательной супругой Ильзей, невысокой, спортивно сложенной блондинкой. За разговорами я задержался у них допоздна. Ильза рассказывала о предстоящих гастролях в Мюнхене Ла Скала, критиковала ляпы, с ее точки зрения, допущенные Гамбургским симфоническим оркестром на Вагнеровском фестивале в Байройте, ругала мюнхенских чиновников от культуры за нерасторопность и консерватизм. Мы с Рудольфом, которого я давно не видел, извинившись перед ней, укрылись в его кабинете и долго говорили о своем.

В первую очередь я ему откровенно сказал:

— Рудольф, честно говоря, я был удивлен, узнав от Гитлера, что мою кандидатуру ему предложил не ты, а Геринг.

Он, видимо, ожидал этого разговора и совершенно спокойно ответил на мой упрек:

— Ты не должен этому удивляться. Я искренне не желал, чтобы на тебя возложили функции пилота Гитлера. Ты по характеру прямой и честный человек. За твоими плечами богатый опыт военного летчика и пилота гражданской авиации. Ты не политик и не придворный вьюн.

Мне было приятно это слышать от старого друга и, расслабившись на минуту, я чуть не проговорился ему о беседах с Герингом, Мильхом и Ганфштенглем. Но, слава богу, удержался. Гесс продолжал: