Полет Пустельги

Грабин приказал дежурному офицеру и младшему лейтенанту Иванову немедленно отправиться по адресам, найти и доставить Эхтмана. Хойзерман рассказывала, как осенью сорок четвертого года она с профессором Блашке выезжала в Восточную Пруссию, в Растенбург, где недалеко от города располагалась Ставка Гитлера. Они удаляли Гитлеру зуб. Но для этого вначале необходимо было распилить золотой мост в верхней части челюсти. Савельев держал перед собой акт судмедэкспертизы от 8 мая. Он прочитал: «Мостик в верхней части между 4-м и 5-м зубами вертикально распилен». Подполковник кивком головы дал знать Грабину: «Не врет. Все верно».

Офицеры попросили Хойзерман по памяти описать на бумаге особенности зубов Гитлера и Браун и, если возможно, сделать их рисунок. Она достаточно быстро все исполнила и в сопровождении Сизовой была отпущена отдыхать.

Около полуночи Грабину доложили: зубной техник Эхтман доставлен и размещен в отделе контрразведки 79-го стрелкового корпуса.

Воспоминания счастливого человека

После непродолжительного отдыха в Мюнхене Гитлер возобновил агитационные полеты 18 апреля 1932 года. На этот раз его уговорили взять с собой иностранных журналистов в целях создания положительного имиджа у зарубежных читателей. Вокруг Гитлера и его избирательного штаба крутились разные журналисты. Однако фюрер и Ганфштенгль предпочтение отдавали Гарольду Келлендеру из «Нью-Йорк таймс», Сефтону Делмеру из лондонской «Дейли экспресс», Никкербокеру и Джеймсу Эдварду Эбби, представлявшим различные американские и британские информационные агентства. Но в полет отобрали только Сефтона Делмера. Как мне стало известно, этот журналист недавно интервьюировал в Регенсбурге лидера Баварской крестьянской партии доктора Георга Хайма, соперника Гитлера. Доктор Хайм разоткровенничался перед англичанином и не подозревал, что тот все наиболее острые вопросы из интервью передаст Гитлеру, который с успехом использует их против соперника. После этого случая Делмер стал самым приближенным к фюреру иностранным журналистом.

Вначале мы отправились в Гляйвиц, а после него ночью вылетели в Бреслау, откуда Делмер телеграфом передал репортаж в Англию. А 20 апреля, в день рождения фюрера, когда мы прилетели в Кёнигсберг, Гитлер получил свежий номер «Дейли экспресс» с отличным репортажем Делмера о массовой поддержке избирателями НСДАП и хорошего качества фотоснимками фюрера. Думаю, это было лучшим подарком фюреру в день его рождения. В Кёнигсберге он имел полный успех. В аэропорту, по дороге в город, у отеля «Парк-отель» его встречали тысячи сторонников, повсюду развевались партийные алые полотнища со свастикой. Прощаясь в аэропорту Кёнигсберга с гауляйтером Восточной Пруссии Эрихом Кохом, фюрер, находившийся в хорошем настроении, сказал:

— Вы, Кох, молодец. Я полагаю, вам пошел на пользу урок с вашим кратковременным исключением из партии в двадцать восьмом году. Вижу, вы поняли, что у единой немецкой нации может быть только один фюрер.

— Да, мой фюрер, — вытянувшись в струну, отвечал гауляйтер, — и им можете быть только вы. Я здесь все сделаю для этого.

После Кёнигсберга мы вылетели в Галле, затем в Кассель. До 24 апреля Гитлер благодаря использованию авиации выступил на встречах избирателей во Франкфурте-на-Майне, Висбадене, по два раза в Гамбурге и Берлине, Киле, Фленсбурге и Мюнхене.

Закончив эту серию полетов, я получил расчет в Коричневом доме. Надо признаться, НСДАП расплатилась со мной щедро. На мой банковский счет была переведена сумма, равная моему годовому денежному содержанию в Люфтганзе, которая мне также регулярно перечисляла мою месячную зарплату. Мы окончательно решили купить свой дом. Пусть небольшой. Пусть не очень новый. Но свой. В этом деле нам, как всегда, неоценимую помощь оказала мама.

Дело в том, что моя работа не позволяла выкроить даже несколько дней на осмотр предлагавшихся строений. Доррит чаще стала болеть. Она постоянно ощущала слабость. Участились случаи кратковременной потери сознания. Ее осматривали лучшие доктора Берлина, Мюнхена, Нюрнберга, Гамбурга, Дюссельдорфа. Она выезжала на обследование в Вену и Цюрих. Врачи недоумевали. Одни советовали немедленно забеременеть и родить второго ребенка. Другие категорически запрещали. Ей также запретили водить машину, так как потеря сознания могла произойти в любой момент, в том числе за рулем. Доррит похудела. Ее глаза оставались такими же прекрасными, как в юности, но только я один видел в них еле уловимую искорку тревоги. Они как будто говорили мне: «Ганс, мой любимый, мой дорогой, мне плохо. Помоги мне». Я целовал эти глаза, ее руки, обнимал ее хрупкое тело. Но я был бессилен.