Полет Пустельги

Я с большим интересом слушал Ганфштенгля. Многое я знал, о многом догадывался, с чем-то был не согласен. Но меня поражала точность его оценок, независимость мышления. Я спросил:

— Эрнст, а вы не боитесь с такими взглядами находиться рядом с Зепом Дитрихом, Шаубом, Брюкнером?

— Боюсь, — он засмеялся и налил нам коньяка, — любой нормальный человек будет бояться этих ребят. Но уверяю вас, они меня тоже боятся. Потому, что не понимают, кто я и почему Гитлер со мной водит дружбу. А такие негодяи, как Розенберг, Гесс, Гиммлер, понимают и поэтому боятся меня еще больше. Ведь я один вовсю стараюсь удержать фюрера от их параноидальных бредней антисемитизма и человеконенавистничества. Вы бы видели лица Розенберга, Амана, Гесса, когда по просьбе Гитлера я играл на стареньком пианино Баха, Моцарта, Шумана, Шопена, Штрауса, Вагнера. В той маленькой квартире, которую фюрер снимал на Тьерштрассе, я физически ощущал борьбу добра и зла, борьбу музыки и злобы этих господ за Гитлера.

В кабинет вошли Доррит и Елена. Ганфштенгль вдруг звонко рассмеялся. Он обнял супругу и шутливо-назидательно сказал мне:

— Берегите, Ганс, от Гитлера вашу очаровательную Доррит. Он очень влюбчивый человек. До сих пор не дает прохода моей жене.

— Это абсолютная правда, — подхватила Елена, — Гитлер, когда появился у нас в первый раз, признался мне в любви с первого взгляда. Задаривал меня цветами, конфетами, шампанским. Но, думается, это чисто платоническая любовь, лишенная физиологического влечения. Мне кажется, он способен только на такую любовь.

— Ну, не знаю, не знаю, — усомнился Ганфштенгль. — История с Раубаль опровергает твою теорию, дорогая Елена.

Было уже поздно. Мы чудесно провели время в гостях у Ганфштенглей. Доррит подружилась с Еленой. Они часто стали встречаться, вместе посещали художественные выставки, бывали в музеях, заезжали друг другу на чашечку кофе. Подружились и наши дети. Провожая нас, Эрнст сказал мне на прощание:

— Никому не верьте, Ганс. Вокруг Гитлера формируются три сообщества: тупые костоломы и убийцы, потенциальные убийцы с претензией на идеологию и кадровые офицеры во главе с Герингом. Меньше всего он доверяет последним. Будьте осторожны.

Берлин. 10 мая 1945 года

Савельев попросил майора Вершинина разрешить старшему лейтенанту Сизовой поработать с Хойзерман. Женщине будет психологически проще общаться с женщиной. Сизова привела Хойзерман в свою комнату, показала постель, где та могла отдохнуть, душевую, туалет. Потом они пошли в столовую. За обедом Сизова расспрашивала Хойзерман о ее жизни, работе, о Еве Браун. Молодая, красивая русская женщина-офицер, да еще прекрасно говорившая по-немецки, видимо, вызвала у Хойзерман чувство приязни и доверия.

Сизова услышала рассказ о трудном и голодном юношеском периоде в жизни Хойзерман, выпавшем на время Первой мировой войны и послевоенной разрухи. Об учебе в медицинском училище, о работе у доктора Брука. Она была очень высокого мнения о профессоре Блашке. Благодаря ему Хойзерман закончила медицинский факультет Берлинского университета, приобрела огромный профессиональный опыт, стала одним из высокооплачиваемых врачей. Она мечтала после войны выйти замуж за любимого человека, родить детей, а потом открыть собственную стоматологическую практику. Она была уверена, что благодаря ее связям от пациентов не было бы отбоя. Хойзерман поинтересовалась:

— Госпожа обер-лейтенант, а вы замужем?

— Нет, — ответила, улыбаясь Сизова, — не успела.

— Почему? Вы такая привлекательная.

Лена внимательно поглядела в глаза немки, раздумывая, понимала ли та, о чем спрашивала. Наверное, не понимала и говорила совершенно искренне. Откуда ей было знать про ту войну, которую прошла Сизова? Про голод и холод, грязь и вши, про вечное недосыпание, про смерть, косившую тысячи людей рядом с тобой. Про сгоревшие города и деревни, про концлагеря, в которые они входили, после чего не хотелось жить. Отведя в сторону взгляд, сдерживая накапливавшиеся слезы, ответила:

— Шла война. Было некогда думать о замужестве.

— Да? — удивилась Хойзерман. — Вы кого-нибудь убили?

Лена сделала попытку улыбнуться.

— Нет, я никого не убивала, даже не стреляла ни разу. Я служила военным переводчиком. Постоянно работала с немецкими военнопленными. Расскажите мне о Еве Браун.

Хойзерман ухмыльнулась, отбросила назад волосы.

— А про нее, собственно, и говорить нечего. Впервые к нам ее привел Шауб, главный адъютант Гитлера. Он очень неприятный человек. Заносчивый, надменный. Весь какой-то ненастоящий, рыхлый. Браун он представил своей хорошей знакомой. Это было в тридцать восьмом году. Только потом от профессора Блашке я узнала ее реальный статус. Браун была девушкой высокой, стройной, с хорошей фигурой, длинными ногами. Она знала свои достоинства и умела их выставлять напоказ. Ее миловидное лицо, правда, не представляло собой ничего особенного. Как говорят, пройдете мимо и не заметите.

— В вас не ревность говорит? — поинтересовалась Сизова.

— К кому? — искренне удивилась Хойзерман. — К Гитлеру? Это же смешно.