Полет Пустельги

— Я являюсь заместителем начальника оперативно-розыскной группы управления военной контрразведки Смерш 1-го Белорусского фронта. Начальник группы — полковник Грабин. Я был одним из тех, кто 2 мая первым ворвался сюда во время штурма. Но, как понимаете, в той суматохе и в последующей неразберихе мы многое упустили и потеряли. Сейчас приходится наверстывать.

Майор вернул удостоверение и более дружелюбно спросил:

— Кто это с вами, товарищ подполковник?

— Младший лейтенант Иванов, военный переводчик, и опознаватель Кети Хойзерман.

— Вы действительно, товарищ подполковник, рейхсканцелярию брали? — с уважением воскликнул майор, бесцеремонно оглядывая снизу вверх Хойзерман. — Самого Гитлера не видели? Говорят, сбежал он? Ну, чудеса! Кого только не встретишь. Представляете, к нам в отдел 7 мая доставили из района Шпандау семнадцатилетнего паренька, гитлерюгендовца. Оказывается, 29 апреля ему и еще одному мальчишке из гитлерюгенда сами Борман и генерал Кребс здесь, в рейхсканцелярии, вручили по секретному пакету и велели прорываться к генералу Венку в Дрезден. Этот парень по фамилии, кажется, Брицхи, никакого Венка не нашел, отправился в Шпандау к своему дяде, а тот посоветовал, когда прекратятся бои в городе, сдать пакет русским. Парень так и поступил. А в пакете, знаете, что было? — Майор важно подбоченился. — Письмо Бормана и Кребса генералу Венку, в котором ему было велено во что бы то ни стало прорваться в Берлин, обеспечив тем самым возможность начать переговоры с американцами о сдаче им Берлина. Вот так! — майор сделал самодовольную мину, показывая, что, мол, и он не лыком шит, тоже причастен к некоторым тайнам. — Придется нам с вами, товарищ подполковник, мемуары писать. А немка-то хороша. Ладно, пошли наверх.

На улице они попрощались с майором. По пути к машине Хойзерман вдруг остановилась и спросила:

— Господин подполковник, я свободна? Я могу идти домой? Здесь близко. Я пройдусь пешком.

Савельев закурил. Поглядел на небо. Дождь прекратился. В разрывах туч заиграли солнечные лучи. Создавалось впечатление, что разрушенный и совершенно безлюдный правительственный квартал, накрытый плотным слоем серых облаков с пробивавшемся по краям светом, представлял собой огромный котел. В нем, в темном замкнутом пространстве, варилось что-то неизведанное, фантастическое. Здесь не было живых деревьев, не летали птицы. Здесь как будто поселилась сама смерть.

— Фрейлейн Хойзерман, нам необходимо выполнить некоторые формальности. Вы должны поехать с нами и дать показания о вашей работе с профессором Блашке, — Савельев старался говорить так, чтобы успокоить Хойзерман, которую вновь охватил страх. Она нервно теребила в руках снятую с головы косынку, кусала губы.

— Куда надо ехать? — спросила она.

— Наш штаб располагается в Берлин-Бухе.

— Это очень далеко! — Она повысила голос. — Как я доберусь обратно?

— Вы не должны волноваться. Мой шофер отвезет вас домой.

Перед тем как сесть в машину, Савельев приказал переводчику:

— Ты, Ваня, по дороге говори с ней.

— О чем, товарищ подполковник? — удивился лейтенант.

— О чем угодно. О погоде, о природе. Смотри, чтобы рот не закрывал.

Грабин, увидев вошедшего и улыбавшегося Савельева, встал из-за стола и нетерпеливо спросил:

— Ну, не тяни.

— Нашли, товарищ полковник. Все нашли. И историю болезни, и рентгеновские снимки, и новые, недавно изготовленные мосты. Кети Хойзерман нашли. Я ее доставил к нам. Она обедает.

Воспоминания счастливого человека

Ганфштенгли жили в собственном особняке на Пиенценауэрштрассе, в Герцог-парке, самом фешенебельном и престижном районе Мюнхена, на восточном берегу Изара. Здесь традиционно селились генералы, баварские министры и высшие чиновники королевского двора, дипломаты. Дома скрывались за высокими каменными заборами, в густых садах. Рядом протекал Изар, а на другом, западном берегу, раскинулся обширный Английский сад. Он как будто охранял, заслонял собой аристократический район Герцог-парка от государственной суеты Старого города и богемного населения Швабинга. Особняк Ганфштенглей, построенный до войны в стиле модерн, отличался от всех других огромными круглыми окнами, похожими на гигантские корабельные иллюминаторы. Он был облицован чешским глазурированным кирпичом светло-абрикосового цвета. От этого дом выглядел свежим и нарядным.

Я позвонил. Калитку отворил Ганфштенгль, облаченный в дорогой костюм. Он по-дружески пожал мне руку, картинно щелкнув каблуками, поцеловал руку Доррит. Я загнал машину во двор и обратил внимание, что там не было гаража. Ганфштенгль, заметив мое удивление, весело сказал:

— У меня действительно нет машины. Я питаю страх к технике. Все мои попытки научиться водить машину окончились безуспешно. Поэтому моим высшим достижением является вождение велосипеда.