Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары

не удивлюсь, если женщина сама держится за веру изо всех сил

думаю, совпадение символов культуры и структуры языка заинтересовало бы сторонников гипотезы Сепира — Уорфа

двоюродная сестра, аниме, вконтакте, при маме — «бабуля», «мамуля», а на фотографиях вконтакте, обиделась, что я пропускал ее фотографии и открывал только фотографии ее подруги, большой любительницы позировать перед камерой

бабушка напоследок занялась сводничеством

такси до Днепропетровска, цыганка на вокзале, двухэтажный поезд, «Бриллиантовая рука», девушка-цукерочка, вечер в кафе «Ракушка» на берегу реки Кальмиус, знакомство с девушкой в белом платье с бретельками в виде ремешков с дырочками

Да, кстати, забыл — в поезде Днепропетровск-Донецк показывали «Бриллиантовую руку», и я думал вот о чем: если во ВГИК нагрянет ОБЭП (организация по борьбе с эстетическими преступлениями) и задаст пару вопросов про советское кино (про зарубежное я молчу — сядут все), а именно: почему из истории советского кино выброшены все фильмы, снятые в классической технике монтажной смены планов (плоскостное расположение фигур, локализованная рамка кадра, монтаж по линии взгляда) — найдут ли наши интеллигенты, продолжающие строить из себя марксистских болванчиков, что на это ответить, кроме того, что история кино, киноязык, не развивались в «развлекательном» («жанровом», «коммерческом») кино?

28 июня мы отправлялись домой из Донецка на поезде, это был День конституции Украины, в Москве в тот день прошла церемония вручения Кириллу Разлогову почетного ордена кавалера искусств и литературы во французском посольстве.

29-го утром мы прибыли на Курский вокзал и разъехались по домам, я отдохнул и поехал встречаться с моим приятелем Михаилом в «Шоколаднице» в Камергерском, а потом — с Тамарой в Кофе-хаусе рядом с Октябрем.

Фильм «Барбара» построен на одном приеме — резком введении нового пространства в статичном общем плане через прямую склейку. Героиня ходит, ездит и просто появляется в новом месте в начале сцены, при первой же необходимости снимать диалог у режиссера получается повторяющаяся декорация, как можно делать на телевидении. В любом случае, эта попытка монтажного подхода к немонтажному времени в кадре заслуживает внимания на раннем этапе зарождения киноязыка; кажется, что кино для него лишь начинается, ему предстоит проделать весь путь до тех вещей, которые давным-давно уже были открыты и были закрыты теми теоретиками, у которых он учился и с которыми внутренне борется, преодолевая их влияние и наследуя одновременно; у него все еще есть ощущение, что камера показывает «действительность».

Прочитал статью Плахова «Как вы смеете призывать к морали», где выдвигается аргумент в защиту российского артхауса, основанного на низменных формах натурализма и презрении ко всему живому, и этим аргументом является «А в других странах еще хуже». И люди буквально нарываются. Я давно предупреждал, что если они не пойдут на компромисс сейчас, с теми людьми, кто в 2000-е негодовал по поводу того, что это какой-то заговор, предлагая по-тихому согласиться включить в историю кино те фильмы, которые они зажимали в течение десятилетий (90 % лучших фильмов в истории), без того, чтобы выключать из нее любимцев, то отхватят уже по полной программе, но их подсознательное стремление к самоуничтожению из чувства вины достигло такой силы, что я боюсь, что именно этого они и хотят — отхватить по полной программе. Другого объяснения иррациональному поведению этих людей я не вижу, и с этим нужно что-то делать как можно быстрее. Все эти люди так уверены, что никому ничего уже ни за что не будет, они настолько потеряли веру в человека, что не понимают, что человек во всем разберется — потом, когда все стихнет, но сначала ни один не получит пощады. У меня была полемика с другими, кто склонен считать их злодеями, но я давно уже пришел к такому выводу, что нужно напоминать себе: «это не служители зла, это не служители зла — это обычные люди». Я могу представить, что у человека, который не прошел весь этот путь, и впервые с этим столкнулся, в 2012 году должно было быть ощущение, что наше киноведение, весь кинематограф, захватили не злодеи, а какие-то мерзкие чудища со своими мерзкими, уродливыми щупальцами. Проблема в том, что если кто-нибудь сейчас начнет их давить — а те, кто разберется в том, что произошло, одобрят это как в высшей степени гуманистический акт, это будет чудовищной ошибкой, и появятся новые маленькие гуманисты, которым очень нужно будет называть кого-то «злом» из-за того, что они почувствуют в себе новое маленькое щупальце и очень испугаются (для них будет важно считать себя хорошими людьми, как и в прошлый раз).