Похищение Европы

Моше облокотился на спинку удобной зеленой скамьи. По улице Дизенгоф, окутанной как всегда неожиданно упавшими сумерками, гуляли праздные горожане. Человек, впервые приехавший в Тель-Авив, мог бы даже удивиться: все говорят про ужасы «интифады», а здесь довольно много нарядных гуляющих. Но если кто-то бывал здесь раньше, то понимал сразу: и гуляющих – много меньше, и практически отсутствует в толпе иная речь, кроме иврита и русского. А раньше чуть ли не на каждого израильтянина приходился иностранный турист.

Горожане изо всех сил старались доказать себе и другим, что их не сломить бомбами и пулями. Они так же заполняли бесчисленные тель-авивские ресторанчики и кофейни, так же отплясывали в дансингах, так же потягивали пиво в барах, которых здесь на душу населения гораздо больше, чем во многих других столицах.

Все – так же. Да только – по-другому. Над городом и над страной нависла тень террора. Не так уж много людей – в статистическом смысле – гибло в терактах. Гораздо меньше, чем, скажем, за неделю войны Судного дня, когда израильская армия ценой больших потерь наголову разгромила вторгшиеся объединенные войска арабов.

Но даже тогда, когда тучи египетских танков пересекли Суэц и над самим существованием Государства Израиль нависла реальная угроза, в некотором смысле было легче. Любой израильтянин, включив радио, мог услышать, что обещали ему арабские лидеры: много-много средиземноморской воды в глотку каждому еврею. Была поставлена задача полностью уничтожить страну и ее обитателей. И эта задача выполнялась, с одной стороны, миллионами арабских воинов, – тут постаралась, как говорит Ясир Арафат, «утроба арабской матери, главное оружие борьбы с сионизмом»; с другой – тысячами танков и самолетов – тут уже постарался социалистический лагерь, искренне ненавидевший в лице маленького Израиля большую и высокомерную Америку.

* * *

И все же тогда было легче! Сам Моше, естественно, той войны не застал, но все, кто застал, утверждали: тогда было легче! Может быть, потому, что была предельная ясность: либо мы их, либо они – нас. На фронт шли все: студенты и рабочие прямо из аудиторий и цехов, на специально выделенных автобусах, резервисты – на своих машинах, благо оружие у многих постоянно хранилось дома.

А те, кто остался, не испытывали обычного стыда тыловика, ведь если бы фронт не удалось удержать, то погибли бы все вместе.

Сейчас все было иначе. Войны никто не объявлял: «интифада» – не война. Более того, Ясир Арафат, ее вдохновитель, – действительный лауреат Нобелевской премии мира. Хотя люди гибнут, гибнут каждый день, и никто не знает, кто – следующий!

* * *

Не знают и ждут. После очередного взрыва мобильные телефонные сети захлебываются: каждый желает убедиться, что его дети – живы. Ведь Израиль очень маленькая страна, и в ней по-прежнему нет тыла.

И еще: нет врага, против которого можно было бы, как два десятилетия назад, всенародно ополчиться. Потому что выживший из ума, со слюнявыми губами и выпученными глазами, руководитель «Интифады» – законно избранный палестинский лидер. И его нельзя, скажем, посадить в тюрьму за смерть тех же восемнадцати детей. Иначе весь цивилизованный мир взвоет от ужаса и сочувствия. И пришлет престарелому убийце еще больше денег, часть из которых украдет сам раис и его многочисленная родня, а часть пойдет на закупку взрывчатки для очередных зомби-патриотов.

* * *

Моше вздохнул. Знал бы он, куда ехал в 90-м! Впрочем, все равно, наверное, поехал бы. Уж очень приятно иметь собственную страну, в которой никто не считает тебя исторически виноватым. Но ехал бы без иллюзий, с которыми так тяжело потом расставаться!

А главной иллюзией Моше – в Новосибирске, кстати, он был Мишей – была полная безопасность для двух его малых детей, ради которой и был этот мучительный переезд затеян.

Страшно было новосибирцу Мише за детей. Пугали пустые полки магазинов, даже консервы отсутствовали. Пугали открыто тиражируемые СМИ вопли всяких баркашомакашовцев, из которых следовало, что Миша перед Россией был виноват в чем-то ужасном. Хотя он вроде ни в чем виноват не был. Даже просто потому, что не успел: институт, армия, три года в проектном НИИ.

Короче, собрал Миша манатки, подхватил в левую руку пацана пяти лет, в правую – девчонку-трехлетку и пошел к самолету, благо билет правительство Израиля предоставляло бесплатно. Жена не возражала: ей казалось, что хуже уже не будет.

* * *

По приезде действительно многое вдохновляло. Прежде всего то, что жратвы здесь для его детей хватит на тысячу лет, дай Бог им здоровья! Помощь кое-какую оказали. Да и местные встретили радушно, поддерживали морально, а частенько – и материально: вся их первая кухонная утварь была от соседей. Укоренившись, сам отдал ее новеньким «олимам».

В общем, обосновался без особых проблем. Правда, уже очень скоро Моше понял, что он не только приобрел, но и потерял. Оказалось, что слово «Родина», как и слово «ностальгия», имеет совершенно конкретный, физически осязаемый смысл. Но дело было сделано.

* * *