Похищение Европы

С поляризацией и ожесточением, пришедшими со второй «интифадой», жизнь еще более усложнилась. Лейб и ранее старался не показываться в арабской части Яффы. Теперь же это стало просто опасно.

А доктор Гюзель, вылечившая уже не один десяток пациентов – в том числе и из своего микрорайона, – вдруг начала получать послания, в которых ей объясняли всю неправильность ее поведения и всю тяжесть возможных последствий. Послания приходили в виде позорной надписи, сделанной из баллончика прямо на двери их магазина, с бумагами, брошенными в почтовый ящик, и даже вполне современно – по Интернету.

Мама ходила все более печальная, уже и не пытаясь воздействовать на своенравную дочку.

Она опечалилась бы еще больше, если бы узнала, что письма в ящик подкладывает ее младшая дочь Джейран.

* * *

С отличием окончив среднюю школу, девочка не нажила себе ни друзей, ни кавалеров: видно, их распугала ее глубокая хромота. В университет Джейран не пошла: в еврейский – не хотела, а в арабский – с длительным отъездом из дома – не пускала мама.

Последние три года прошли для девушки особенно тяжело. Все общение сводилось к разговорам с постоянными покупателями в их магазинчике.

В общем, плохая стала жизнь у Джейран с того мига, как их «тойота» оказалась под гигантскими колесами еврейского военного грузовика. И все чаще в голову девушки приходила мысль, что за это кто-то должен ответить.

* * *

Однако, разумеется, сами по себе подобные мысли рождаются редко. Всегда должен найтись некий Данко, который вырванным из собственной груди сердцем озарит людям дорогу, ведущую к светлому будущему. Правда, почему-то, как правило, подобные данко предпочитают озарять дорогу сердцем, вырванным из чужой груди.

* * *

В случае Джейран наставником, уверенной рукой ведшим ее к духовному спасению, был Абу-Файад, героический парень, бывший для ее одноклассниц тем, кем в свое время для русских образованных и свободолюбивых барышень были Байрон или Кропоткин. Этот уже не молоденький – прилично за тридцать – хлопец абсолютно никого не боялся. Ходил на антиизраильские демонстрации, открыто давал интервью Палестинскому телевидению, в которых очень дельно объяснял, за что он, Абу-Файад, ненавидит евреев.

Его трижды задерживали живодеры из израильской тайной полиции, и он трижды с триумфом возвращался из застенков: прямых улик на причастность Файада к актам национального протеста – так правильно было называть взрывы бомб в автобусах и на дискотеках – не было. А без улик даже израильские живодеры на территории самого Израиля сделать ничего не могли.

Вот если бы Абу оперировал в автономии – вполне мог бы получить ракету с военного вертолета прямо в окно своего дома. Хотя и там свои плюсы: автономия полностью контролировалась бойцами Арафата, и за исключением дней израильских танковых вторжений там можно было делать все, что заблагорассудится. Здесь же приходилось заботиться об отсутствии улик.

* * *

Впрочем, дружба с Джейран, которой в скором времени предстояло стать очередным – точнее, очередной – ассистенткой благоразумного данко, уликой служить уж точно бы не смогла. Даже израильская МОССАД не смогла бы засадить человека за любовь к девушке-инвалиду.

Файад до сих пор с омерзением вспоминает миг, когда он воочию увидел ноги Джейран. Все, что было выше колен, в принципе не вызывало его раздражения, и служебный долг был даже довольно приятным. Но, взглянув однажды на круговерть шрамов, впадин и выпуклостей нижней части ног девицы, он едва не потерял эрекцию. Вот уж действительно, к чему ни прикоснутся злосчастные еврейские руки, все вмиг становится ужасающим.

Правда, по замыслу Файада, девушке предстояла вовсе не карьера на конкурсе «Мисс Палестина», если бы даже такой конкурс существовал. Точно учуяв ее одиночество и духовную беззащитность, любовник-наставник не торопясь привел девушку в состояние полной зависимости.

И лишь убедившись в полноте этой зависимости, объявил ей, что намерен в самом скором времени стать шахидом. Джейран не нужно было объяснять, что это такое: несмотря на то что девчонка жила не на Территориях, а рядом с самым еврейским городом Израиля, она, конечно, и раньше делила людей на «своих», арабов, и «чужих», евреев. Так было, так есть и так, возможно, будет всегда.

Но такое деление – еще не значит ненависть. Скажем, ей сложно ненавидеть того же Зивертмана, столько сделавшего для того, чтобы она смогла ходить. И вообще – абстрактная нелюбовь становилась совсем призрачной при встречах с реальными людьми. Одних конкретных евреев ей действительно следовало не любить – правда, за их конкретные дела, а не за паспортные данные, – другие иудеи были, при ближайшем рассмотрении, не столь уж и ужасны. Впрочем, то же самое можно было бы сказать и про ее знакомых арабов.

Джейран была девушкой умной и понимала это. Так что она оказалась морально не готова услышать от любимого человека подобные откровения.