Михаил Иванович покатывался, расспрашивая у Ефима детали его экскурсии. Так, незаметно, мы наконец добрались до «дна».
Вокруг резко увеличилось количество волосатых, неряшливо одетых людей, а на улицах стало грязно. Впрочем, не грязнее, чем в среднем на наших улицах.
Но самое главное – казалось, сменился воздух. Он стал каким-то сладковатым, временами сгущаясь до перехватывания горла.
– Господи, как давно я этим не дышала! – сладострастно сказала Людмила Петровна.
– Чем? – не поняла я.
– Малой «дурью», – вроде бы как ответила Евстигнеева.
– А где вы, Людмила Петровна, наркоманили? – ехидно спросил Береславский, не забывший ее шуток по поводу «Голубой устрицы». – На большой перемене с завучем?
– Не-а, – скромно улыбнулась старушка, тряхнув кислотными буклями. – В пустом бараке с «вертухаем».
– Почему с «вертухаем»? – смутился Ефим.
– Потому что он меня хотел, – объяснила Людмила Петровна. – С лесоповала снял и «косяками» расплачивался. Добрый был, мог бы и бесплатно, – горько добавила она.
А меня снова взял ужас, как после первого прочтения вырвавшихся из советского подполья зэковских книг. Там я обмирала, потому что в моем не подготовленном к новым знаниям мозгу открывалось страшное. А здесь – потому что эти ужасы вдруг перелезли из книги прямо в мою жизнь. Вот она, рядом идет, полвека назад – такая же девчонка, как и я. Страшно даже подумать – стать бессловесной вещью в подлых руках.
– Так это марихуаной пахнет? – удивилась я, инстинктивно пытаясь уйти от ранящей темы.
– Да, детка, – улыбнулась Евстигнеева. – Если б не она, я б тогда повесилась. Даже веревку припасла. А так – уходишь в кайф, слабая ведь была, и спишь. Проснешься – есть охота, опять не до петли. А там бабы с работ возвращаются. Короче, я к анаше претензий не имею.
– Но это ж вредно! – не выдержала я гимна конопле.
– Смерть вреднее, – объяснила Людмила Петровна. И, уже обращаясь к Береславскому, попросила: – Слушай, Ефимчик, может, купишь мне «косячок», а? А то я по-английски – не очень.
– Это опасно! – заволновался чиновник. – Связываться с наркотиками – сумасшествие.
– А почему нет? – выпендрился Ефим. – Если женщина хочет.
Вот за это я и люблю Ефима Аркадьевича.
Короче, через пятнадцать минут мы – чиновник с девушкой Катей нас покинули, не желая влипнуть в историю, – уже сидели на корточках за какой-то помойкой и смолили вонючие сладкие сигареты. Точнее, смолила только старушка Евстигнеева, она же и сидела на корточках, в экономной зэковской позе. Мы же стояли рядом и ждали ее.
Элегантная бабулька, присевшая на корточки с изрядным «косяком» в зубах, смотрелась уморительно: слезы, потекшие по ее морщинистым щекам, были видны только при пристальном рассмотрении.
Мы с Ефимом – рассмотрели. И нам не было смешно.
Обратно возвращались притихшие.
А перед самой границей наша бабка что-то испугалась: видно, воспоминания ударили по нервам. Она попросила Ефима отвлечь пограничницу, пока сама потащит Хусейна. Перед операцией минут пять на полном серьезе о чем-то договаривалась с псом.
Операцию разыграли как по нотам. Ефим подошел к офицерше и по-английски сообщил ей, что та необычайно красива и ему, Ефиму, чертовски нравится.
Дама только усмехнулась – пьяных через ее КПП проходило гораздо больше, чем трезвых, – и здраво заметила, что ему надо было побеспокоиться лет тридцать пять назад. «Если бы, конечно, вас тогда отпустили из детсада», – ехидно добавила пограничница. Под разговор опасный рубеж пересекла и наша розовая старушка с Хусейном в хозяйственной сумке.
Поскольку песик и впрямь замер, через минуту мы уже чапали по Темзе на катерке.
На катере, кроме нас, никого не было. Тихонько стучал его маленький дизелек, на той стороне, красиво расцвеченный – уже давно стемнело, – навечно ошвартовался какой-то их знаменитый парусник, а мы молча стояли на носу, вглядываясь в оживленную фонариками темноту и думая каждый о своем.
Ух, кажется, неплохо словесно изобразила! Еще посмотрим, кто из нас бездарь: я или Кефир! Если он пишет быстро, это не значит, что – лучше.
Перечитала и осталась довольна. По-моему, я заслужила свой обед.
И еще – что-то меня волнует их странная поездка в Ла-Корунью. Скорей бы они уже вернулись».
17. Семь лет десять месяцев и шесть дней до отхода теплохода «Океанская звезда»
В то, что Семен и в самом деле сумеет завалить Баллона-Панярина, всерьез не верил никто. Кроме, разумеется, самого Мильштейна. Но в то, что удастся разобраться с чеченами и вернуть Ольгерту похищенную дочку, не очень верил даже сам Мильштейн.
Взялся не потому, что план его был хорош. А потому, что другого плана не было.
И еще была одна причина, в которую бывший бухгалтер «Четверки» не желал вникать, но подспудно постоянно ее чувствовал. И причина эта не была уникальна.