Похищение Европы

Потом они проехали в автобусе прямо мимо места происшествия. Улица была оцеплена, полиция отгоняла журналистов: в отличие от палестинцев, художественно ставящих сцены похорон и плача матерей, израильтяне не разрешали снимать человеческое горе. Ефим сидел у окна и за пять секунд, что медленно проезжали перекресток, успел разглядеть все: стоявшие белые кареты «скорой помощи» с синими сверкающими «мигалками», желто-красные ленты, опоясывающие место взрыва, и на черном мокром асфальте – два прикрытых простынями трупа. Все раненые уже были в салонах микроавтобусов, и им, видимо, оказывалась помощь.

* * *

На протяжении следующих десяти километров сменялись другие, тоже типичные картинки: из легковушек и микроавтобусов высаживали арабов-палестинцев. Обыскивали. Проверяли документы.

Они стояли под дождиком, дожидаясь своей очереди к офицеру, напряженные и испуганно-злые. Обычная картина…

* * *

Их экскурсовод больше не произнес ни слова. Он сидел впереди, и если немного выгнуть шею, Ефим мог видеть его уставшее и печальное лицо.

Алек Раппопорт, человек мира, явно опередил свое время. Он пришел в этот мир слишком рано.

* * *

На обратном пути остановку сделали снова в Абу-Гоше. Ресторан почему-то весь был посвящен памяти Элвиса Пресли. Здесь были плакаты с его изображением, театральные афиши, кружки, майки. Продавалось все, на что можно было нанести его характерный портрет.

Но туристов более интересовали кофе и бутерброды.

* * *

За столиком сидели Агуреев и Ефим. Мильштейн сел отдельно.

Неожиданно дверь отворилась, хотя больше автобусов не подъезжало. И в стеклянном проходе показался Моше Кацнель. Его характерная фигура заняла весь проем.

Он огляделся и сразу направился к Агурееву. Без разрешения, лишь улыбнувшись, присел за их столик.

– Привет, мужики, – поздоровался он.

– Здорово, коли не шутишь, – и в самом деле по-мужицки ответил Агуреев.

– Не передумали? – не стал тратить время на вводные майор.

– Нет, – коротко ответил Николай.

– Боюсь, вы недооцениваете опасность, – сухо сказал Кацнель. – Это – бешеные собаки. Я не знаю, в чем тут дело, но уверен, что вы в опасности. Вокруг вас поднята волна, говорю точно. Подумайте, ребята.

– Миш, какие опасности на туристском пароходе? – миролюбиво произнес Агуреев. – Это у вас вот опасности, – вздохнул он: по радио хоть и на непонятном языке, но явно передавали про теракт. Даже если б не было отдельных англоязычных оборотов, то тема была бы ясна по напряжению в голосе диктора.

Кацнель помрачнел:

– «У вас» – не то слово. Правильно говорить – «у нас». Скоро это поймут все. Ни СПИД, ни терроризм границ соблюдать не станут. Очень жаль, что вы отказываетесь от помощи.

– Сядь, Миш, – остановил Агуреев начавшего вставать майора. – Выпьем за упокой ваших. Не забыл традицию?

– Давай, – дрогнувшим голосом сказал Кацнель. Теперь было видно, что он чертовски устал. И наверняка уже побывал на месте подрыва, в очередной раз наблюдая работу этой адской мясорубки, которую всеми силами пытался остановить, а она все раскручивалась и раскручивалась.

Агуреев достал из кармана чекушку кристалловской – еще из Москвы – и налил по чуть-чуть каждому.

Выпили, не чокаясь.

* * *

Потом Кацнель еще долго о чем-то говорил с Семеном Евсеевичем и, когда Николай отлучился в туалет, обменялся десятком фраз с Береславским. После чего попрощался и быстро вышел. Ожидавший его неприметный автомобиль, газанув явно форсированным мотором, мгновенно скрылся в серой дождевой пыли.

* * *

Весь путь до Тель-Авива прошел в молчании. Люди устали, некоторые дремали.

Теракт, конечно, испортил настроение всем. Но приобретенное в храме из душ не ушло.

* * *

В порту народ быстро прошел проходную и поднялся по трапу на теплоход. Лишь Агуреев подождал подзадержавшегося Мильштейна.

– Мойша, о чем трепался с их чекистом? – спросил он.

– Он выяснил мне про русский батальон, – ответил Семен.

– Ты это серьезно? – тихо спросил Агуреев.

– Пока не знаю, – ответил тот. – Наверное, да.

– А я? – спросил Агуреев. – Ты у меня один остался.

– Это меня и держит, – улыбнулся Мильштейн. – Ты да мама. Поздно ей уезжать.

– А тебе – не поздно? – мягко спросил Николай.

– Я с Леркой не хочу там оставаться, – вдруг вырвалось у Семена. – Это какая-то подлая война. Здесь – честнее: понятнее, кто враг. Она сломала меня, Коль, – вдруг произнес он.

– В вине Лерки я не уверен, – тихо сказал Агуреев.

Мильштейн нервно дернулся. Николай положил руку ему на плечо.

– Нам с тобой так нельзя, Сем, – сказал он. – Нельзя нам сламываться. За нами чужие души.

– Я понимаю, – так же тихо ответил Мильштейн. – Я ж не вешаюсь.

– Этого только не хватало, – сказал Николай, трижды суеверно сплюнул и взял маленького Семена за руку. Тот покорно подчинился.

* * *

На них сверху смотрела Даша. Ни дать ни взять – огромный мужик уверенно ведет хрупкого подростка. Но что-то подсказывало Даше, что уверенности сейчас не было ни в одной из наблюдаемых ею душ…

31. Двадцать четвертый день плавания теплохода «Океанская звезда»