Похищение Европы

Для Ефима таким уголком по-прежнему оставался заповедный для туристов нос судна, рядом с грузовой лебедкой и появившимися недавно в ходе морской перегрузки контейнерами. Точнее – просто большими, в рост человека, ящиками: до двадцати– или тем более сорокафутовых морских контейнеров эта, хоть и добротно сделанная, «тара» явно не дотягивала.

Ефим сначала был чрезвычайно раздражен их появлением. Он на секунду забыл, что свой шалаш из парусины и алюминиевых трубок, молчаливо «не замечаемый» палубной командой, сам соорудил в запретной, рабочей зоне. Но потом успокоился, убедившись, что, покрашенные в ярко-синий цвет, ящики играли роль естественного укрытия, защищая его сибаритствующее высочество от ветра и брызг, взметавшихся при столкновении острого форштевня «Океанской звезды» со свежей волной.

Кроме того, его сильно примиряло с присутствием ящиков знание того факта – им поделился Агуреев, – что их «проезд» был оплачен кругленькой суммой в 17 000 наличных американских долларов. Узнав про подобные «расценки», Ефим был готов взять пару ящиков поменьше даже в свою каюту.

Но высокая цена, как выяснилось, определялась только обстоятельствами. Сдавший груз кораблик, плававший под панамским флагом с украинско-молдавским экипажем, получил выгоднейший заказ на работу в Западной Африке. И ему было совсем не с руки чапать аж в Санкт-Петербург из-за пары тонн навигационных приборов для торгового пароходства. Как раз тот случай, когда проще заплатить.

Николай же сразу разрешил капитану «Звезды» подобрать попутный груз, тем более что убытков рейс принес достаточно, а срок поставки приборов был вполне приемлемым. На обратном пути завезут.

Некоторые проблемы вызвала лишь перегрузка в открытом море – мешала свежая волна. Однако палубная команда в очередной раз подтвердила свое мастерство, и ящики встали там, где им определил место стивидор.

* * *

Сейчас на море был полный штиль, и упаковка от навигационных приборов защищала Береславского не от ветра и брызг, а только от солнца.

Он возлежал в теплой тени, в патрицианской позе, с выражением ленивого благодушия на, деликатно выражаясь, неосунувшемся лице.

Читать не хотелось, работать – тоже: включенный ноутбук стоял рядом, но к трудовой деятельности не стимулировал.

Есть пока тоже не хотелось.

Оставалось лишь тихо дремать, с удовольствием дыша сладким морским воздухом и время от времени открывая глаза, чтобы по-хозяйски осмотреть бескрайние голубые окрестности.

* * *

Короче, он не был особенно занят. И поэтому нисколько не разозлился, услышав сначала шаркающие, но быстрые шаги, а потом и ехидный старушечий голосок:

– Ефи-имчик! Вы здесь? Я не нарушу вас покой?

– Нет, – отозвался, стряхивая дрему, Береславский. – Не нарушите.

– Вы один? – выпытывала Евстигнеева.

– Вдвоем, – ответил Ефим. – С ноутбуком. – Он слегка повернул голову и увидел знакомые розовые кудри. – Проходите, Людмила Петровна, – хлебосольным жестом предложил рекламист.

– Спасибо, дорогой, – сказала дама, аккуратно присаживаясь на предусмотрительно прихваченную тряпочку-подстилку. Даже максимально закрытый купальник не скрывал худобу ее подсохшего тела. – Умеете же вы выбирать места, – наконец одобрила она. – С таким чутьем и в тюрьме не пропадешь.

– Спасибо на добром слове, – улыбнулся Ефим. – А где же Хусейн?

– Сейчас придет, – пообещала Евстигнеева. – Что-нибудь разнюхивает по дороге.

* * *

Как будто услыхав слова хозяйки, через три минуты появился Хусейн. Он уже знал на пароходе всех и в общем-то ко всем относился доброжелательно: Хусейн в отличие от знаменитого тезки был собакой дружелюбной и незлобивой. Разве что «дружка» своего, Никифорова, терпеть не мог. Но и это трудно поставить ему в вину: вряд ли кто-либо другой остался бы довольным, доведись ему не по своей воле пролететь три этажа между теплой, солнечной палубой, полной веселых, доброжелательных людей, и холодной водой Атлантики, которая еще долго отзывалась в нежном желудке песика соленым рвотным позывом.

Ну и еще на господина Береславского Хусейн однажды обнажил свои мелкие зубки. Гуманный рекламист, упаси Бог, не пытался поддать нежной твари ногой или еще каким-то образом нанести ему физическое оскорбление. Более того, Береславский очень даже симпатизировал этому представителю городской фауны. Но что взять с журналюг-литераторов? Ради красного словца они и солидного человека не пожалеют, не то что беспородного кобелька. Короче, Ефим попытался как-то ласково назвать зверька мистером Ху, на что тот и совершил вышеуказанный политический демарш.

Береславский был изумлен реакцией. Ее неслучайность тут же проверил, повторив фразу.

– Он что, действительно все понимает? – изумился рекламист.

– А ты, Ефимчик, только что это понял? – с долей презрения ухмыльнулась Людмила Петровна.

Но пес и на самом деле был с высшим собачьим образованием. Причем Ефима поражали не столько многочисленные Хусейновы дипломы – в этих школах не один Хусейн обучался, – сколько его чисто бытовые, однако чертовски удивительные навыки.