Подземные. Жив

– Нет-с, Дылда, мне таково никто никада не грил, – грю я, и мне кажется, я слыхал как-то раз, люди про раба грили что-то, так что как-то оно вспомнилось, знашь.

– Мистер Отис, – грит братец мой, – он человек хороший, и у него такое чувство, что кой-кому из цветных тут он время от времени задолжал кой-какую подмогу, и славно он с этим так обходится, хоть оно и не по мне, но добра желает. Все добра желают, по-своему, уж как умеют, и тетя Гастония тоже, по большей части, бедолага. Дядя Сим Джелки тоже человек неплохой, просто бедный, не под силу ему кормить никаких таких вот скитальцев Живов, как ты. Но не сказать, что в душе-то у себя всех ненавидит. Старый дедушка Джелки – этот-то просто старик чокнутый, и я, чего уж тут гадать, тоже чокнулся бы, кабы со мной такое случилось, что с ним. Я тебе про это сейчас расскажу. Ну, а мне никак не сдалось провожать тебя в приют, как мистер Отис уж совсем настропалился сегодня тебя туда отправить. Так, а знаешь ты, отчего тетя Гастония тебя взяла, а мужчинам Джелки тебя не захотелось?

Ну, услыхать мне про это большая охота, потому я грю:

– Почему это?

– Это оттого, что папа твой, Альфа Джексон, и мой папа тоже, как и твой, ослепил дедушку Джексона в жутчайшей драке лет десять назад, и с тех пор меж двумя семьями ничего, кроме вражды, не проистекает. Тетя Гастония – она твоей мамы сестра была и любила маму твою очень сильно всю свою жизнь, и заботилась о ней до самого конца, когда папа пришел через пять лет каторги в рабочей бригаде, три года из них – в Унылом болоте10, а к ней так и не вернулся.

– Куда ж он пошел? – спрашиваю я братца да пытаюсь припомнить лицо маво отца, тока все попусту.

– Никому неведомо, – грит мой братец и дальше идет весь угрюмый, а потом и грит: – Мужичок, отец твой был дикий и дурной, вот и все, другим-то он и не был никогда, и не есть, и живой он или мертвый, или где б он ни был нынче ночью. Мать твоя давным-давно померла, бедная душа, и никто и не винил ее за то, что с ума сошла да померла так, как померла. Малец, – грит мой братец и голову поворачиват на меня поглядеть, – мы с тобой из тьмы происходим, – сказал он так – и сказал вот как есть мрачно.

Ну, сошли мы, в общем, с песчаной дороги и ступили на дорогу самую ровную и приятную, что я тока видал, а у ней белые столбики по краю с махонькими брульянтиками, и те сияют тама, где дорога через ручей идет, а посередке у нее фасонная белая полоса нарисована, и все такое прочее. Ну уж! А тама дальше все огни в городе горят, а тута три-четыре таких ах-то друг за дружкой спешат-торопятся, вжик, вжик, вжик.

– Ну, – братец мой грит, – ты по-прежнему хочешь со мной ехать?

– Да-с, Дылда, мне точно охота с тобой ехать.

– Малец, – говорит мой братец, – мы с тобой по этой старой дороге двинем вон аж до ТУДА. Эгей, глянь-ка все, вот они мы какие идем, – а вокруг никово, кому такое можно сказать было б, но мы такие скачем вдоль по дороге мимо двух-трех белых домов, и обоим нам так здорово, и тута братец мой грит: – Вот мы выходим на окраину города, – рукой машет и вопит: – Ухиии, – и мы давай себе дальше прыг-да-скок.

От проходим мы старый белый дом, огроменный весь, как те леса, что у нево позади, а у дома тово белые столбы и верандия дюже приятственная, када смотришь на нее спереди, и стока тама шикарных окошек, аж до самово тылу, и из всех окошек огни в нем сверкают на шикарный такой двор с травой, а братец мой грит:

– Вон там родовое поместье генерала Клея Такера Джефферсона Дейвиса Кэлхуна, героя Семнадцатой Полковой Дивизионной Бригады Союза Конфедератов в отставке, которого подстрелили в тибулярное сухожилие с левой стороны, и нацепили на него через это медаль Золотую Звезду Пурпурной Чести Конгресса, а теперь ему сто лет, он у себя в библиотеке сидит, Иммемориальные Мемуары о Геттисбергской битве при Шайло Дымного Аппоматтоксберга11 пишет, ухууу! – И эдак он дальше заливается про все, и плевать ему.

От мы такие скачем мимо дома по линеечке, а за ним еще одново по линеечке, а за ними целая куча домов по линеечке, а потом они уж совсем не по линеечке и все цвета рыжего камня, а повсюду, куда ни глянь, огонечки пыхают. Ухуу! Никада я стока огоньков не видал да столбов, да стекла окошново, да и стока людей, чтоб ходили по таким роскошным дорогам.

– Это город, – грит мой братец, и, ну, знаете, по мне, так тута уж кажется, что этот самый ГОРОД я видал давным-давно с мамой моей в ах-то, када мы с ней как-то разок на кинопоказ приехали, а я мелкий совсем был и маленький, да не мог дотумкать, что это все б запомнить надоть. И от я опять в городе, тока теперь уж вырос и в мир иду с моим братцем. Ну, в общем, все таким дюже чаровательным на погляд стало.

Тута мы свернули в черный старый угол, и братец мой грит: