Подземные. Жив

В общем, мы с братцем заплатили дядьке каких-то денег и протолкались взад через людей на сидушках, а все на нас глядели, да и мы на них тож, а потом садимся такие на задний диван, тока это не прям мягкий диван, и сидим мы тама, прям вперед глядим по-над головами у всех на водителя, а тот свет выключил да ахтобус как разогнал, все быстрей и быстрей поехали мы, а два громадных старых фонаря нам дорогу светили через всю землю. Братец мой заснул тута ж, а я-то не спал. Прикидваю, где-то через полчаса уехали мы из Северной Кэролайны, ну или через два по полчаса, птушта дорога из черной стала бурая, а по кажной стороне от нее мне уж не видать было никаких больше домов, а тока лишь одна глухомань. Наверно, тама просто здоровенные старые леса и без домов без никаких, и темно? и черно? и просто мрак такой тама? Та самая глухомань, про какую тетка Гастонья молится, када молится опять громко эдак.

И тута дожжь как зарядил на всю эту глухомань, а дорога-то мокрая вся побежала и одинокая вся прям через нее.

Напужался я, как все это увидал, да тока радовался, что сам в ахтобусе, где других людей пропасть.

Глядел я на всех цельную ночь, тока они почти все спали на сидушках своих, а снаружи слишком черное все, чтоб видеть, тока я все равно старался, а бестолку. Уж никак неохота мне было той ночью спать.

Грю я себе: «Жив, ты щас в Нью-Йорк едешь, это ж что-то с чем-то, а?» – и в себя тычу, и так хорошо мне.

А потом мне сонно так стало и чудно́ в глазах, птушто в такое время вечером я тута дома обыкновенно сплю, да и у тетки Гастоньи, а потому глазом моргнуть не успел, как уж беру и сплю, от и все, что я в ту ночь больше делал.

А как утро пришло, я глядь – и вижу, где я, в ахтобусе, и глазам своим не верю, и грю себе: «Так от чё это я подскакиваю эдак окаянно». И на братца маво глядь – а он еще спит, на всем заднем диване один весь растянулся, весь вяхлый такой и покойный, и мне так приятно стало, что он спит, птушто я ж знаю, он точно устал. И я в окно глядь.

И, знашь, никада не видал я ничё таково шикарново и здоровенново, а потом-то уж и повидал штуки могучей и шикарней, аж до самой Калифорни. Тока то, что я тада увидал, было кабутто в первый разик весь мир увидал, грю те. То была здоровущая речища с деревьями на берегу по обе стороны, а льется в ней цельная силища воды меж землей, в милю, наверно, длиной, а потом тама от эдак разливаят вся плоская – видать, чтоб до моря дойти. Тама далеко на горке стоит здоровый старый белый дом, у нево столбы на крыльце, как я раньше ночью видал, родовой дом Генерала, героя в отставке с Аппоматтоксберга, как братец мой сказал, а на другой стороне речищи глядь – тама шикарный и жуткий домина стоит, весь белый и круглый, от точь-в-точь, как красивая чашка перевернута, и деревья махонькие тама вдалеке, и малюпусенькие крыши под ним вокруг. Дядька впереди жене своей грит:

– Вон там купол Капитоля, дорогая, – и на нево показыват, от что это и было. А тута нежнейший, мягчайший ветерок с земли как задует на реку, и все тама такой рябью пошло и запрыгало на воде повсюду, покойней некуда. Солнце на этот громадный важнецкий купол Капитоля светит да сверкает на флажке, какой привязан тама к золотому шесту на самой верхотуре, да и блещет так, что в глазах слепит, к тому ж. Вся земля, какую мы прокатили, как я уж сказал, в ахтобусе цельную ночь, от мы в самой середке у ней, птушта никада не бывало города до тово белово и до тово шикарно устроенново, и тута братец мой проснулся и грит:

– Вот это город Вашингтон тут, столиция нации, где Президент Соединенных Штатов Америки и все остальные, – и глаза себе трет, а я глядь поближе – и вижу, тама в Вашингтоне куча всево колосится, птушта слышу я, как оно гудит повсюду, када у реки ахтобус медленней поехал на красный огонь, и голову в окно я высунул поглядеть. Ну, никада не видал я таково здоровенново неба да стока изяшных сурьезных облаков, какие проходили поутру над Вашингтоном Соединенных Штатов.

После этово, деда, уж не до сна мне было особо. Дюже жарко внутри у города Вашингтон, када мы тама остановились, и пришлось на другой ахтобус переседать, какой писан НЬЮ-ЙОРК на нем, и весь битком? Все на свете выстроились к тому ахтобусу на Нью-Йорк да внутри сидели, потели. Куда тут спать, тока от у братца маво на руке, а сидеть надоть было прямо на том заднем диване, и голова у меня ронялась дюже неудобно, а бедное плечо у нево было такое жаркое. Ахтобусник грит такой:

– Следующая остановка Балтимор, – да сбежал тока куда-то что-то другое делать и взад не вернулся потом еще дюже долго. В общем, жалко мне было, что мы не в том ахтобусе НОЧЬЮ да в той ГЛУХОМАНИ. По всему ахтобусу взад-вперед детки плакали, им так же скверно, видать, как и мне. Я в окошко глядь, а тама тока стенка с одной стороны да стенка с другой, а солнце по крыше лупит, и пфуй! так все окаянно жарко, что меня даж мутить стало. Я себе грю: «А чё тута окошко никто не откроет?» – и вокруг гляжу, а тама все потеют, тока к окошку даж не рыпнутся. Я Дылде грю: