Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру)

Теперь еще о нашей переписке. Вы, как видно из Вашего письма, до сих пор храните мои письма, а я очень не хочу, чтобы они как-нибудь случайно попали в другие руки, и поэтому прошу Вас их уничтожить. Кроме того, писанные к определенному лицу в определенных условиях, они не заключают в себе законченных мыслей, но во всех отношениях являлись предназначенными для некоторого переходного времени. И еще, — с самого начала моя переписка с Вами была встречена с большим неудовольствием от большинства старцев, думаю, главным образом потому, что афонские старцы (подавляющее большинство) неблагоприятно относятся к митрополиту Сергию, смотря на его дело глазами митрополита Антония и его собора. Я не скрывал своего расположения к Русской Патриаршей Церкви и поэтому подвергся некоторому преследованию. Почему прошлый год был вынужден, во избежание неприятностей, просить Вас не писать писем на мое имя. Положение не изменилось. Поэтому прошу Вас, вести общего характера сообщайте старцу отцу Силуану и только что-либо отдельное и особое вкладывайте для меня в отдельном запечатанном конверте. Писать Вы теперь будете; старца не опечаливайте. Немного по русской форме: «Жив, здоров, чего и Вам желаю». И так раза три в год.

С неизменной любовью о Господе

недостойный иеродиакон Софроний

Письмо 19. Христианская жизнь есть подвиг

О неизбежности скорбей для восприятия благодати. О брани с миром. Наше спасение только впереди. «С Креста не сходят, а снимают». О брани с блудной похотью. «Христианин обязательно должен быть подвижником»

Афон, 28 июля (10 августа) 1934 г.[296]

Возлюбленный о Христе отец мой и брат, батюшка отец Димитрий!

Благословите.

Человеку, находящемуся в столь тяжком испытании, какое выпало на Вашу долю в настоящее время, писать крайне трудно, особенно это трудно мне, при тех отношениях, которые существуют между нами, вернее, потому, что все выпадающие на Вас неудачи и скорби падают по моей вине. И если бы возможна была вера в то, что я хочу Вам сказать теперь, то еще возможно полное исправление, полная победа. Но как можно ожидать от Вас этой веры ко мне теперь, после всего, что случилось уже с Вами?

Я еще удивляюсь Вашему великодушию и мужеству — как Вы еще не соблазнились вконец. Но если все-таки мы будем говорить не как младенцы, но как достигшие хотя бы по плоти мужеского возраста, то я решусь Вам сказать, что думаю, действительно думаю, не ложно, не ради словесного утешения.

Христианин никогда не сможет достигнуть ни любви к Богу, ни истинной любви к человеку, если не переживет весьма многих и тяжких скорбей. Благодать приходит только в душу, которая исстрадалась. То трагическое положение, в котором оказались Вы теперь, не неведомо мне. Я сам до сих пор ясно помню ту невыразимо тяжкую брань, которую имел я в миру с врагом, в Париже особенно. Частично расскажу Вам. Бывали случаи, иду из церкви домой, и так хочется пойти куда-нибудь к знакомым, поговорить, развлечься, что нет сил, кажется, вернуться к себе домой и быть там одному. Но все-таки крайним напряжением воли прихожу к себе в комнату и тогда почти падаю на землю в изнеможении от тоски и уныния, готовый землю скрести ногтями. От боли сердечной готов плакать, да и плакал. И только молитва спасала и водворяла мир в сердце. Зато такой мир, которого раньше и не подозревал возможным, какой на сердце мое не приходил дотоле. Бывали многократно такие случаи. Иду откуда-нибудь домой. Хочется зайти в Caf'e, но я борюсь с этим желанием. И что же. Вдруг как-то непонятным для меня самого образом чувствую себя как бы потерявшим волю, и положительно, как скотину на веревке, кто-то невидимый ведет меня в сторону Caf'e какого-нибудь. Даже жутко становилось. Только Господь знает да пережившие подобные же искушения, с какой болезнию, с каким невероятным трудом приходилось побеждать эти бессловесные желания. Или, помню, с такою же силою влечет куда-нибудь в кинематограф, или еще куда-нибудь, в такие места, которые меня, по существу говоря, никогда не удовлетворяли. Но зато, когда приходишь домой, то, если никуда не зашел, молитва бывает как огонь.

То, что Вы пишете, мне так понятно. Все, что хочешь, буду делать, только бы не молиться. Тогда я понял силу слов отцов, что нет дела тяжелее молитвы. Но когда преодолеет человек искушение, молитвою же, то последняя бывает так сладка, как ничто иное в мире. И путь этот воистину скорбный, тесный, и немногие, по слову Господа, обретают его[297].