Подвигъ

Тогда онъ выбралъ въ холлѣ удобное кожаное кресло и, отвинтивъ колпачекъ съ пера, принялся писать матери. Пространство на открыткѣ было ограниченное, почеркъ у него былъ крупный, такъ что вмѣстилось немного. «Все благополучно, — писалъ онъ, сильно нажимая на перо. — Остановился на старомъ мѣстѣ, адресуй туда же. Надѣюсь, дядинъ флюсъ лучше. Дарвина я еще не видалъ. Зилановы передаютъ привѣтъ. Напишу опять не раньше недѣли, такъ какъ ровно не о чемъ. Many kisses». Все это онъ перечелъ дважды, и почему то сжалось сердце, и прошелъ по спинѣ холодъ. «Ну, пожалуйста, безъ глупостей», — сказалъ себѣ Мартынъ и, опять сильно нажимая, написалъ маіоршѣ съ просьбой сохранять для него письма. Опустивъ открытки, онъ вернулся, откинулся въ креслѣ и сталъ ждать, поглядывая на стѣнные часы. Прошло четверть часа, двадцать минутъ, двадцать пять. По лѣстницѣ поднялись двѣ мулатки съ необыкновенно худыми ногами. Вдругъ онъ услышалъ за спиной мощное дыханіе, которое тотчасъ узналъ. Онъ вскочилъ, и Дарвинъ огрѣлъ его по плечу, издавая гортанныя восклицанія. «Негодяй, негодяй, — радостно забормоталъ Мартынъ, — я тебя ищу съ утра».

L.

Дарвинъ какъ будто слегка пополнѣлъ, волосы порѣдѣли, онъ отпустилъ усы, — свѣтлые, подстриженные, вродѣ новой зубной щетки. И онъ и Мартынъ были почему-то смущены, и не знали, о чемъ говорить, и все трепали другъ друга, посмѣиваясь и урча. «Что же ты будешь пить, — спросилъ Дарвинъ, когда они вошли въ тѣсный, но нарядный номеръ, — виски и соду? коктэйль? или просто чай?» «Все равно, все равно, что хочешь», — отвѣтилъ Мартынъ и взялъ со столика большой снимокъ въ дорогой рамѣ. «Она», — лаконично замѣтилъ Дарвинъ. Это былъ портретъ молодой женщины съ діадемой на лбу. Сросшіяся на переносицѣ брови, свѣтлые глаза и лебединая шея, — все было очень отчетливо и властно. «Ее зовутъ Ивлинъ, она, знаешь, недурно поетъ, я увѣренъ, что ты бы очень съ ней подружился», — и, отобравъ портретъ, Дарвинъ еще разъ мечтательно на него посмотрѣлъ, прежде, чѣмъ поставить на мѣсто. «Ну-съ, — сказалъ онъ, повалившись на диванъ и сразу вытянувъ ноги, — какія новости?»

Вошелъ слуга съ коктэйлями. Мартынъ безъ удовольствія глотнулъ пряную жидкость и вкратцѣ разсказалъ, какъ онъ прожилъ эти два года. Его удивило, что, какъ только онъ замолкъ, Дарвинъ заговорилъ о себѣ, подробно и самодовольно, чего прежде никогда не случалось. Какъ странно было слышать изъ его лѣнивыхъ цѣломудренныхъ устъ рѣчь объ успѣхахъ, о заработкахъ, о прекрасныхъ надеждахъ на будущее, — и оказывается писалъ онъ теперь не прежнія очаровательныя вещи о піявкахъ и закатахъ, а статьи по экономическимъ и государственнымъ вопросамъ, и особенно его интересовалъ какой-то мораторіумъ. Когда же Мартынъ, во время неожиданной паузы, напомнилъ ему о давнемъ, смѣшномъ, кембриджскомъ, — о горящей колесницѣ, о Розѣ, о дракѣ, — Дарвинъ равнодушно проговорилъ: «Да, хорошія были времена», — и Мартынъ съ ужасомъ отмѣтилъ, что воспоминаніе у Дарвина умерло или отсутствуетъ, и осталась одна выцвѣтшая вывѣска.

«А что подѣлываетъ Вадимъ?» — сонно спросилъ Дарвинъ.

«Вадимъ въ Брюсселѣ, — отвѣтилъ Мартынъ, — кажется, служитъ. А вотъ Зилановы тутъ, я часто видаюсь съ Соней. Она все еще не вышла замужъ».

Дарвинъ выпустилъ огромный клубъ дыма. «Привѣтъ ей, привѣтъ, — сказалъ онъ. — А вотъ ты... Да, жалко, что ты все какъ-то треплешься. Вотъ я тебя завтра кое-съ-кѣмъ познакомлю, я увѣренъ, что тебѣ понравится газетное дѣло».

Мартынъ кашлянулъ. Настало время заговорить о самомъ важномъ, — о чемъ онъ еще недавно такъ мечталъ съ Дарвиномъ поговорить.

«Спасибо, — сказалъ онъ, — но это невозможно, — я черезъ часъ уѣзжаю изъ Берлина».

Дарвинъ слегка привсталъ: «Вотъ-те на. Куда же?»

«Сейчасъ узнаешь. Сейчасъ я тебѣ разскажу вещи, которыхъ не знаетъ никто. Вотъ уже нѣсколько лѣтъ, — да, нѣсколько лѣтъ, — но это неважно...»

Онъ запнулся. Дарвинъ вздохнулъ и сказалъ: «Я уже понялъ. Буду шаферомъ».

«Не надо, прошу тебя. Вѣдь я же серьезно. Я, знаешь-ли, спеціально сегодня добивался тебя, чтобы поговорить. Дѣло въ томъ, что я собираюсь нелегально перейти изъ Латвіи въ Россію, — да, на двадцать четыре часа, — и затѣмъ обратно. А ты мнѣ нуженъ вотъ почему, — я дамъ тебѣ четыре открытки, будешь посылать ихъ моей матери по одной въ недѣлю, — скажемъ, каждый четвергъ. Вѣроятно я вернусь раньше, — я не могу сказать напередъ, сколько мнѣ потребуется времени, чтобы сначала обслѣдовать мѣстность, выбрать маршрутъ и такъ далѣе... Правда, я уже получилъ очень важныя свѣдѣнія отъ одного человѣка. Но кромѣ всего можетъ случиться, что я застряну, не сразу выберусь. Она, конечно, ничего не должна знать, должна аккуратно получать письма. Я далъ ей мой старый адресъ, — это очень просто».

Молчаніе.

«Да, конечно, это очень просто», — проговорилъ Дарвинъ.

Опять молчаніе.

«Я только несовсѣмъ понимаю, зачѣмъ это все».

«Подумай и поймешь», — сказалъ Мартынъ.