Подвигъ

Выйдя на дебаркадеръ Ангальтскаго вокзала, онъ съ наслажденіемъ вдохнулъ дымно-холодный утренній воздухъ. Вдали, съ той стороны, откуда пришелъ поѣздъ, видно было въ пролетѣ желѣзно-стекляннаго свода чистое, блѣдно-голубое небо, блескъ рельсъ, и, по сравненію съ этой свѣтлостью, здѣсь, подъ сводомъ, было темновато. Онъ прошелъ мимо тусклыхъ вагоновъ, мимо громаднаго, шипящяго, потнаго паровоза, и, отдавъ билетъ въ человѣческую руку контрольной будки, спустился по ступенямъ и вышелъ на улицу. Изъ привязанности къ образамъ дѣтства, онъ рѣшилъ избрать исходной точкой своего путешествія вокзалъ Фридриха, гдѣ нѣкогда ловила Нордъ-Экспрессъ русская семья, жившая въ Континенталѣ. Чемоданъ былъ изрядно тяжелъ, но Мартынъ чувствовалъ такую неусидчивость, такое волненіе, что отправился пѣшкомъ; однако, дойдя до угла Потсдамской улицы, онъ ощутилъ сильный голодъ, прикинулъ оставшееся разстояніе и благоразумно сѣлъ въ автобусъ. Съ самого начала этого необыкновеннаго дня всѣ его чувства были заострены, — ему казалось, что онъ запоминаетъ лица всѣхъ встрѣчныхъ, воспринимаетъ живѣе, чѣмъ когда-либо, цвѣта, запахи, звуки, — и автомобильные рожки, которые, бывало, въ дождливыя ночи терзали слухъ отвратительнымъ сырымъ хрюканіемъ, теперь звучали какъ-то отрѣшенно, мелодично и жалобно. Сидя въ автобусѣ, онъ услышалъ недалеко отъ себя переливъ русской рѣчи. Пожилая чета и двое круглоглазыхъ мальчиковъ. Старшій устроился поближе къ окну, младшій нѣсколько напиралъ на брата. «Ресторанъ», — сказалъ старшій съ восторгомъ. «Мотри, ресторанъ», — сказалъ младшій, напирая. «Самъ вижу», — огрызнулся старшій. «Это ресторанъ», — сказалъ младшій убѣжденно. «А ты, дуракъ, заткнись», — проговорилъ старшій. «Это еще не Линденъ?» — заволновалась мать. «Это еще Почтамеръ», — вѣско сказалъ отецъ. «Почтамеръ уже проѣхали», — закричали мальчики, и вспыхнулъ короткій споръ. «Арка, во классъ!» — восхитился старшій, тыча въ стекло пальцемъ. «Не ори такъ», — замѣтилъ отецъ. «Чего?» «Говорю, не ори.» Тотъ обидѣлся: «Я, во-первыхъ, сказалъ тихо и вовсе не оралъ». «Арка», — съ почтеніемъ произнесъ младшій. Всѣ заглядѣлись на видъ Бранденбургскихъ воротъ. «Историческія мѣста», — сказалъ старшій мальчикъ. «Да, старинная арка», — подтвердилъ отецъ. «Какъ же онъ пролѣзетъ, — спросилъ старшій, тревожась за бока автобуса. — Ужина-то какая!» «Пролѣзъ», — прошепталъ младшій съ облегченіемъ. «Это Унтеръ, — всполошилась мать. — Надо вылазить!» «Унтеръ длинный-длинный, — сказалъ старшій мальчикъ. — Я на картѣ видѣлъ». «Это Президентъ страсе», — мечтательно проговорилъ младшій. «Заткнись, дуракъ! Это Унтеръ». Затѣмъ всѣ вмѣстѣ хоромъ: «Унтеръ длинный-длинный», и мужское соло: «Вѣкъ будемъ ѣхать...»

Тутъ Мартынъ вышелъ и, идя по направленію къ вокзалу, онъ со странной печалью вспомнилъ свое дѣтство, свое дѣтское волненіе, — такое же и совсѣмъ другое. Но это было только мгновенное сопоставленіе: оно пропѣло и замерло.

Сдавъ чемоданъ на храненіе и взявъ билетъ до Риги на вечерній поѣздъ, онъ усѣлся въ гулкомъ залѣ буфета, заказалъ аргусоподобную глазунью и въ послѣднемъ номерѣ «Зарубежнаго Дѣла», которое читалъ, пока ѣлъ, нашелъ между прочимъ ехиднѣйшую критику на бубновскую «Каравеллу». Насытившись, онъ закурилъ и оглядѣлся. За сосѣднимъ столомъ сидѣла барышня, что-то писала и вытирала слезы, — а потомъ смутными и влажными глазами взглянула на него, прижавъ къ губамъ карандашъ, и, найдя нужное слово, продолжала быстро писать, держа карандашъ, какъ дѣти, почти у самаго острія и напряженно скрючивъ палецъ. Открытое на груди черное пальто съ потрепанной заячьей шкуркой на воротѣ, янтарныя бусы, нѣжная бѣлизна шеи, платокъ, зажатый въ кулакѣ... Онъ расплатился и принялся ждать, когда она встанетъ, чтобы послѣдовать за ней; но, кончивъ писать, она облокотилась на столъ, глядя вверхъ и полуоткрывъ губы. Такъ она сидѣла долго, и гдѣ-то за стеклами уходили поѣзда, и Мартынъ, которому слѣдовало не опоздать въ консульство, рѣшилъ подождать еще пять минутъ, не больше. Пять минутъ прошло. «Я бы условился съ ней гдѣ-нибудь кофе выпить, — только это», — умоляюще подумалъ онъ и представилъ себѣ, какъ будетъ ей намекать на далекій путь, на опасность, и какъ она будетъ плакать. Прошла еще одна минута. «Хорошо, не надо», — сказалъ Мартынъ и, англійскимъ манеромъ перебросивъ черезъ плечо макинтошъ, направился къ выходу.

XLVII.

Быстро шелестѣлъ открытый таксомоторъ, пестрѣлъ кругомъ великолѣпный Тиргартенъ, и прекрасны были теплые, рыжіе оттѣнки листвы, — «унылая пора, очей очарованье»... Дальше въ воду канала глядѣлись пышные, блеклые каштаны, а проѣзжая по мосту, Мартынъ отмѣтилъ, что у каменнаго льва Геракла отремонтированная часть хвоста все еще слишкомъ свѣтлая и вѣроятно не скоро приметъ матерую окраску всей группы: сколько еще лѣтъ, — десять, пятнадцать? Почему такъ трудно вообразить себя сорокалѣтнимъ человѣкомъ?