Подвигъ

«Я хочу кое-что узнать, — сказалъ Мартынъ старухѣ. — Подъѣзжая сюда, я видѣлъ огни». «Гдѣ? Вонъ тамъ?» — переспросила она, протянувъ руку въ томъ направленіи, откуда пришелъ поѣздъ. Мартынъ кивнулъ. «Это можетъ быть только Молиньякъ, — сказала она. — Да, Молиньякъ. Маленькая деревня». Мартынъ расплатился и пошелъ къ выходу. Темная площадь, платаны, дальше — синеватые дома, узкая улица. Онъ уже шелъ по ней, когда спохватился, что забылъ посмотрѣть съ платформы на вокзальную вывѣску, и теперь не знаетъ названія города, въ который попалъ. Это пріятно взволновало его. Какъ знать, — быть можетъ, онъ уже за пограничной чертой... ночь, неизвѣстность... сейчасъ окликнутъ...

XXXIX.

Проснувшись на другое утро, Мартынъ несразу могъ возстановить вчерашнее, — а проснулся онъ оттого, что лицо щекотали мухи. Замѣчательно мягкая постель; аскетическій умывальникъ, а рядомъ туалетное орудіе скрипичной формы; жаркій голубой свѣтъ, дышущій въ свѣтлую занавѣску. Онъ давно такъ славно не высыпался, давно не былъ такъ голоденъ. Откинувъ занавѣску, онъ увидѣлъ напротивъ ослѣпительно бѣлую стѣну въ пестрыхъ афишахъ, а нѣсколько лѣвѣе полосатыя маркизы лавокъ, пѣгую собаку, которая задней лапой чесала себѣ за ухомъ, и блескъ воды, струящейся между панелью и мостовой.

...Звонокъ громко пробѣжалъ по всей двухэтажной гостиницѣ и, бойко топая, пришла яркоглазая грязная горничная. Онъ потребовалъ много хлѣба, много масла, много кофе и, когда она все это принесла, спросилъ, какъ ему добраться до Молиньяка. Она оказалась разговорчивой и любознательной. Мартынъ мелькомъ упомянулъ о томъ, что онъ нѣмецъ, — пріѣхалъ сюда по порученію музея собирать насѣкомыхъ, и при этомъ горничная задумчиво посмотрѣла на стѣну, гдѣ виднѣлись подозрительныя рыжія точки. Постепенно выяснилось, что черезъ мѣсяцъ, можетъ быть даже раньше, между городомъ и Молиньякомъ установится автобусное сообщеніе. «Значитъ, надо пѣшкомъ?» спросилъ Мартынъ. «Пятнадцать километровъ, — съ ужасомъ воскликнула горничная, — что вы! Да еще по такой жарѣ...»

Купивъ карту мѣстности въ табачной лавкѣ, надъ вывѣской которой торчала трехцвѣтная трубка, Мартынъ зашагалъ по солнечной сторонѣ улочки и сразу замѣтилъ, что его открытый воротъ и отсутствіе головного убора возбуждаютъ всеобщее вниманіе. Городокъ былъ яркій, бѣлый, рѣзко раздѣленный на свѣтъ и на тѣнь, съ многочисленными кондитерскими. Дома, налѣзая другъ на друга, отошли въ сторону, и шоссейная дорога, обсаженная огромными платанами съ тѣлеснаго цвѣта разводами на зеленыхъ стволахъ, потекла мимо виноградниковъ. Рѣдкіе встрѣчные, каменщики, дѣти, бабы въ черныхъ соломенныхъ шляпахъ, — съѣдали глазами. Мартыну внезапно явилась мысль продѣлать полезный для будущаго опытъ: онъ пошелъ, хоронясь, — перескакивая черезъ канаву и скрываясь за ежевику, если вдали показывалась повозка, запряженная осликомъ въ черныхъ шорахъ, или пыльный, расхлябанный автомобиль. Версты черезъ двѣ онъ и вовсе покинулъ дорогу и сталъ пробираться параллельно съ ней по косогору, гдѣ дубки, блестящій миртъ и каркасныя деревца заслоняли его. Солнце такъ пекло, такъ трещали цикады, такъ пряно и жарко пахло, что онъ въ конецъ разомлѣлъ и сѣлъ въ тѣнь, вытирая платкомъ холодную, липкую шею. Посмотрѣвъ на карту, онъ убѣдился въ томъ, что на пятомъ километрѣ дорога даетъ петлю, и потому, если пойти на востокъ черезъ вонъ тотъ желтый отъ дрока холмъ, можно вѣроятно попасть на ея продолженіе. Переваливъ на ту сторону, онъ дѣйствительно увидѣлъ бѣлую змѣю дороги и опять пошелъ вдоль нея, среди благоуханныхъ зарослей и все радовался своей способности опознавать мѣстность.

Вдругъ онъ услышалъ прохладный звукъ воды и подумалъ, что въ мірѣ нѣтъ лучше музыки. Въ туннелѣ листвы дрожалъ на плоскихъ камняхъ ручей. Мартынъ опустился на колѣни, утолилъ жажду, глубоко вздохнулъ. Затѣмъ онъ закурилъ: отъ сѣрной спички передался въ ротъ сладковатый вкусъ, и огонекъ спички былъ почти незримъ въ знойномъ воздухѣ. И, сидя на камнѣ и слушая журчаніе воды, Мартынъ насладился сполна чувствомъ путевой безпечности, — онъ, потерянный странникъ, былъ одинъ въ чудномъ мірѣ, совершенно къ нему равнодушномъ, — играли въ воздухѣ бабочки, юркали ящерицы по камнямъ, и блестѣли листья, какъ блестятъ они и въ русскомъ лѣсу, и въ лѣсу африканскомъ.

Было уже далеко за полдень, когда Мартынъ вошелъ въ Молиньякъ. Вотъ, значитъ, гдѣ горѣли огни, звавшіе его еще въ дѣтствѣ. Тишина, зной. Въ бѣгущей вдоль узкой панели узловатой водѣ сквозило разноцвѣтное дно, — черепки битой посуды. На булыжникахъ и на теплой панели дремали робкія, бѣлыя, страшно худыя собаки. Посреди небольшой площади стоялъ памятникъ: лицо женскаго пола, съ крыльями, поднявшее знамя.

Мартынъ прежде всего зашелъ на почтамтъ, гдѣ было прохладно, темновато, сонно. Тамъ онъ написалъ матери открытку подъ пронзительное зудѣніе мухи, одной лапкой приклеившейся къ медово-желтому листу на подоконникѣ. Съ этой открытки начался новый пакетикъ въ комодѣ у Софьи Дмитріевны, — предпослѣдній.

XL.