Подвигъ

XXXVIII.

Тьма. Французъ почти тотчасъ захрапѣлъ. «А все-таки онъ повѣрилъ, что я англичанинъ. И вотъ такъ я буду ѣхать на сѣверъ, вотъ такъ, — въ вагонѣ, который нельзя остановить, — а потомъ, потомъ...» Онъ побрелъ по лѣсной тропинкѣ, тропинка разматывалась, разматывалась, но сонъ къ нему навстрѣчу не шелъ. Мартынъ открылъ глаза. Хорошо-бы спустить оконную раму. Теплый ночной вѣтеръ хлынулъ въ лицо, и, напрягая зрѣніе, Мартынъ высунулся, но въ глаза летѣла незримая пыль, быстрая ночь ослѣпляла, онъ втянулъ голову. Въ темнотѣ отдѣленія раздался кашель. «Нѣтъ ужъ, пожалуйста, — проговорилъ недовольный голосъ. — Я не желаю спать подъ звѣздами. Закройте, закройте». «Закройте сами», — сказалъ Мартынъ и, выйдя въ освѣщенный коридоръ, пошелъ мимо отдѣленій, гдѣ угадывалась сонная мѣшанина безпомощныхъ, полураздѣтыхъ тѣлъ, сопѣніе и вздохи, по-рыбьи открытые рты, клонящаяся и вдругъ поднимающаяся голова, а прямо ей въ носъ — чужая пятка. Перебираясь изъ тамбура въ тамбуръ по скрежещущимъ желѣзнымъ площадкамъ, Мартынъ прошелъ черезъ два вагона третьяго класса. Двери нѣкоторыхъ отдѣленій были открыты, въ одномъ голубые солдаты шумно играли въ карты. Дальше, въ коридорѣ спальнаго вагона, онъ остановился у полуспущеннаго окна и такъ живо вспомнилъ вдругъ дѣтское свое путешествіе по югу Франціи, и вотъ это откидное сидѣніе у окна, и матерчатый ремень, при помощи котораго можно было управлять поѣздомъ, и дивную мелодію на трехъ языкахъ, — особенно: периколоза... Онъ подумалъ, — какая странная, странная выдалась жизнь, — ему показалось, что онъ никогда не выходилъ изъ экспресса, а просто слонялся изъ одного вагона въ другой, и въ одномъ были молодые англичане, Дарвинъ, торжественно берущійся за рукоять тормаза, въ другомъ — Алла съ мужемъ, а не то — крымскіе друзья или храпящій дядя Генрихъ, или Зилановы, Михаилъ Платоновичъ, съ газетой, Соня, тусклымъ взглядомъ уставившаяся въ окно. «А потомъ пѣшечкомъ, пѣшечкомъ», — взволнованно проговорилъ Мартынъ, — лѣсъ и вьющаяся въ немъ тропинка... какія большія деревья! А тутъ, въ этомъ спальномъ вагонѣ, тутъ ѣхало должно быть дѣтство его; дрожа, освобождало кожаную сторку, а если пройти дальше, тамъ — вагонъ-ресторанъ, и отецъ съ матерью обѣдаютъ, — на столикѣ болванка шоколада въ фіолетовой оберткѣ, а надъ раскидными дверцами мрѣетъ винтовой вентиляторъ среди цвѣтущихъ рекламъ. И вдругъ Мартынъ увидѣлъ въ окно то, что видѣлъ и въ дѣтствѣ, — огни, далеко, среди темныхъ холмовъ; вотъ кто-то ихъ пересыпалъ изъ ладони въ ладонь и положилъ въ карманъ. И пока онъ глядѣлъ, поѣздъ началъ тормазить, — и тогда Мартынъ сказалъ себѣ, что, если будетъ сейчасъ станція, онъ выйдетъ, и уже оттуда пойдетъ къ огнямъ. Такъ и случилось. Подплыла платформа, лунный дискъ часовъ, и поѣздъ остановился, выдохнувъ: «Уш-ш-ш-ш-ш...» Мартынъ опрометью бросился къ своему вагону, несразу могъ найти отдѣленіе, дважды внѣдрялся въ чужую сопящую темноту и наконецъ нашелъ, безцеремонно зажегъ свѣтъ, и французъ на лавкѣ медленно приподнялся, протирая кулаками глаза. Мартынъ сдернулъ чемоданъ, сунулъ въ карманъ книгу, — все это страшно спѣша. Онъ не замѣтилъ, что уже поѣздъ тихо поплылъ, и потому едва не упалъ, спрыгнувъ на скользящую платформу. Прошли окна, окна, окна, и вотъ — уже поѣзда нѣтъ, пустые рельсы, поблескиваніе угольной пыли между шпалъ.

Мартынъ, глубоко дыша, пошелъ по платформѣ, и носильщикъ, везущій на тачкѣ ящикъ съ надписью «Fragile», весело сказалъ, съ особой южной металлической интонаціей: «Вы проснулись во время». «Скажите, — полюбопытствовалъ Мартынъ, — что въ этомъ ящикѣ?» Тотъ взглянулъ на ящикъ, словно впервые его замѣтилъ. «Музей естественныхъ наукъ», — прочелъ онъ адресъ. «Вотъ оно что, вѣроятно коллекція», — произнесъ Мартынъ и направился туда, гдѣ стояло нѣсколько столиковъ у входа въ тускло освѣщенный буфетъ.

Воздухъ былъ бархатный, теплый; бѣлымъ свѣтомъ горѣлъ газовый фонарь, и вокругъ — металась блѣдная мошкара, и одна широкая, темная бабочка на сѣдой подкладкѣ. Стѣну украшало саженное объявленіе военнаго вѣдомства, старающееся соблазнить молодыхъ людей прелестями военной службы: на переднемъ планѣ — бравый французскій солдатъ, на заднемъ — финиковая пальма, дромадеръ, арабъ въ бурнусѣ, а съ краю — двѣ пышныхъ женщины въ чарчафахъ.

Платформа была безлюдна. Поодаль стояли клѣтки со спящими курами. По ту сторону рельсъ смутно чернѣли растрепанные кусты. Пахло въ воздухѣ углемъ, можжевельникомъ и мочей. Изъ буфета вышла смуглая старуха, и Мартынъ спросилъ себѣ аперитифъ, прекрасное названіе коего прочелъ на одной изъ рекламъ. Погодя рабочій, весь въ синемъ, сѣлъ за сосѣдній столикъ и, уронивъ голову на руку, уснулъ.