Подвигъ

Тогда онъ ей написалъ письмо, и нѣсколько дней отсутствовалъ; она ему отвѣтила дней черезъ десять цвѣтной фотографической открыткой; — смазливый молодой мужчина наклоняется сзади надъ зеленой скамейкой, на которой сидитъ смазливая молодая женщина, любуясь букетомъ розъ, а внизу золотыми буквами нѣмецкій стишокъ: «Пускай умалчиваетъ сердце о томъ, что розы говорятъ». «Какіе миленькіе, — написала на оборотѣ Соня, — знай нашихъ! А ты — вотъ что: приходи, у меня три струны лопнули на ракетѣ». И ни слова о письмѣ. Но зато при одной изъ ближайшихъ встрѣчъ она сказала: «Послушай, это глупо, можешь, наконецъ, пропустить одинъ день, тебя замѣнитъ Киндерманъ». «У него свои уроки», — нерѣшительно отвѣтилъ Мартынъ, — но все же съ Киндерманомъ поговорилъ, и вотъ, въ удивительный день, совершенно безоблачный, Мартынъ и Соня поѣхали въ озерныя, камышевыя, сосновыя окрестности города, и Мартынъ героически держалъ данное ей слово, не дѣлалъ мармеладныхъ глазъ — ея выраженіе — и не пытался къ ней прикоснуться. Съ этого дня началась между ними по случайному поводу серія особенныхъ разговоровъ. Мартынъ, рѣшивъ поразить Сонино воображеніе, очень туманно намекнулъ на то, что вступилъ въ тайный союзъ, налаживающій кое-какія операціи развѣдочнаго свойства. Правда, союзы такіе существовали, правда, общій знакомый, поручикъ Мелкихъ, по слухамъ пробирался дважды кое-куда, правда и то, что Мартынъ все искалъ случая поближе съ нимъ сойтись (разъ даже угощалъ его ужиномъ) и все жалѣлъ, что не встрѣтился въ Швейцаріи съ Грузиновымъ, о которомъ упомянулъ Зилановъ, и который, по наведеннымъ справкамъ, оказался человѣкомъ большихъ авантюръ, террористомъ, заговорщикомъ, руководителемъ недавнихъ крестьянскихъ возстаній. «Я не знала, что ты о такихъ вещахъ думаешь. Но только, знаешь, если ты правда вступилъ въ организацію, очень глупо объ этомъ сразу болтать». «Ахъ, я пошутилъ», — сказалъ Мартынъ и загадочно прищурился для того, чтобы Соня подумала, что онъ нарочно обратилъ это въ шутку. Но она этой тонкости не замѣтила; валяясь на сухой, хвойными иглами устланной землѣ, подъ соснами, стволы которыхъ были испещрены солнцемъ, она закинула голыя руки за голову, показывая прелестныя впадины подмышекъ, недавно выбритыя и теперь словно заштрихованныя карандашомъ, — и сказала, что это странно, — она тоже объ этомъ часто думаетъ: вотъ есть на свѣтѣ страна, куда входъ простымъ смертнымъ воспрещенъ: «Какъ мы ее назовемъ?» — спросилъ Мартынъ, вдругъ вспомнивъ игры съ Лидой на крымскомъ лукоморьѣ. «Что-нибудь такое — сѣверное, — отвѣтила Соня. — Смотри, бѣлка». Бѣлка, играя въ прятки, толчками поднялась по стволу и куда-то исчезла. «Напримѣръ — Зоорландія, — сказалъ Мартынъ. — О ней упоминаютъ норманы». «Ну, конечно — Зоорландія», — подхватила Соня, и онъ широко улыбнулся, нѣсколько потрясенный неожиданно открывшейся въ ней способностью мечтать. «Можно снять муравья?» — спросилъ онъ въ скобкахъ. «Зависитъ откуда». «Съ чулка». «Убирайся, милый», — обратилась она къ муравью, смахнула его сама и продолжала: «Тамъ холодныя зимы и сосулищи съ крышъ, — цѣлая система, какъ, что-ли, органныя трубы, — а потомъ все таетъ, и все очень водянисто, и на снѣгу — точки вродѣ копоти, вообще, знаешь, я все могу тебѣ разсказать, вотъ, напримѣръ, вышелъ тамъ законъ, что всѣмъ жителямъ надо брить головы, и потому теперь самые важные, самые такіе вліятельные люди — парикмахеры». «Равенство головъ», — сказалъ Мартынъ. «Да. И конечно лучше всего лысымъ. И, знаешь —» «Бубновъ былъ бы счастливъ», — въ шутку вставилъ Мартынъ. На это Соня почему-то обидѣлась и вдругъ изсякла. Все же съ того дня она изрѣдка соизволяла играть съ нимъ въ Зоорландію, и Мартынъ терзался мыслью, что она, быть можетъ, изощренно глумится надъ нимъ и вотъ-вотъ заставитъ его оступиться, доведя его незамѣтно до черты, за которой бредни становятся безвкусны, и внезапнымъ хохотомъ разбудивъ босого лунатика, который видитъ вдругъ и карнизъ, на которомъ виситъ, и свою задравшуюся рубашку, и толпу на панели, глядящую вверхъ, и каски пожарныхъ. Но если это былъ со стороны Сони обманъ, — все равно, все равно, его прельщала возможность пускать передъ ней душу свою налегкѣ. Они изучали зоорландскій бытъ и законы, страна была скалистая, вѣтреная, и вѣтеръ признанъ былъ благою силой, ибо, ратуя за равенство, не терпѣлъ башенъ и высокихъ деревьевъ, а самъ былъ только выразителемъ соціальныхъ стремленій воздушныхъ слоевъ, прилежно слѣдящихъ, чтобы вотъ тутъ не было жарче, чѣмъ вотъ тамъ. И конечно искусства и науки объявлены были внѣ закона, ибо слишкомъ обидно и раздражительно для честныхъ невѣждъ видѣть задумчивость грамотѣя и его слишкомъ толстыя книги. Бритоголовые, въ бурыхъ рясахъ, зоорландцы грѣлись у костровъ, въ которыхъ звучно лопались струны сжигаемыхъ скрипокъ, а иные поговаривали о томъ, что пора пригладить гористую страну, взорвать горы, чтобы онѣ не торчали такъ высокомѣрно. Иногда среди общей бесѣды, за столомъ, напримѣръ, — Соня вдругъ поворачивалась къ нему и быстро шептала: «Ты слышалъ, вышелъ законъ, запретили гусеницамъ окукляться», — или: «Я забыла тебѣ сказать, что Саванъ-на-рыло» (кличка одного изъ вождей) «приказалъ врачамъ лечить всѣ болѣзни однимъ способомъ, а не разбрасываться».