Подвигъ

Наскуча книгой, Мартынъ потянулся и вышелъ на террасу. Было очень темно, пахло сыростью и ночными цвѣтами. Сорвалась звѣзда и, конечно, какъ это обычно бываетъ, — не совсѣмъ въ полѣ зрѣнія, а сбоку, такъ что глазъ уловилъ лишь трепетъ, мгновенную, беззвучную перемѣну въ небѣ. Очертанія горъ были неразборчивы, и въ складкахъ мрака дрожало тамъ и сямъ по два, по три огонька. «Путешествіе», — вполголоса произнесъ Мартынъ и долго повторялъ это слово, пока изъ него не выжалъ всякій смыслъ, и тогда онъ отложилъ длинную, пушистую словесную шкурку, и глядь, — черезъ минуту слово было опять живое. «Звѣзда. Тумань. Бархатъ, бар-хатъ», — отчетливо произносилъ онъ и все удивлялся, какъ непрочно смыслъ держится въ словѣ. И въ какую даль этотъ человѣкъ забрался, какія уже перевидалъ страны, и что онъ дѣлаетъ тутъ, ночью, въ горахъ, — и отчего все въ мірѣ такъ странно, такъ волнительно. «Волнительно», — повторилъ громко Мартынъ и остался словомъ доволенъ. Опять покатилась звѣзда. Онъ уставился глазами въ небо, какъ нѣкогда, когда въ коляскѣ, темной лѣсной дорогой, возвращались во-свояси изъ имѣнія сосѣда, и совсѣмъ маленькій, размаянный, готовый вотъ-вотъ уснуть, Мартынъ откидывалъ голову, смотрѣлъ на небесную рѣку, между древесныхъ клубьевъ, по которой тихо плылъ. Онъ подумалъ: гдѣ еще въ жизни будетъ такъ — какъ тогда, какъ сейчасъ — смотрѣть на ночное небо, — на какой пристани, на какой станціи, на какихъ площадяхъ? Чувство богатаго одиночества, которое онъ часто испытывалъ среди толпы, блаженное чувство, когда себѣ говоришь: вотъ, никто изъ этихъ людей, занятыхъ своимъ дѣломъ, не знаетъ, кто я, откуда, о чемъ сейчасъ думаю, — это чувство было необходимо для полнаго счастья, и Мартынъ, съ замираніемъ, съ восторгомъ себѣ представлялъ, какъ — совершенно одинъ, въ чужомъ городѣ, въ Лондонѣ, скажемъ, — будетъ бродить ночью по неизвѣстнымъ улицамъ. Онъ видѣлъ черные кэбы, хлюпающіе въ туманѣ, полицейскаго въ черномъ блестящемъ плащѣ, огни на Темзѣ, — и другіе образы изъ англійскихъ книгъ. Оставивъ багажъ на вокзалѣ, онъ шелъ мимо безчисленныхъ освѣщенныхъ Дрюсовъ и, волнуясь, искалъ Изабеллу, Нину, Маргариту, кого-нибудь, чьимъ именемъ назвать эту ночь. А она, — за кого она его приметъ? За художника, за моряка, за джентльмена-взломщика? Отъ денегъ она откажется, будетъ нѣжна, по утру не захочетъ отпустить. Но какъ улицы туманны, какъ многолюдны, какъ трудно найти... И хотя многое выглядѣло иначе, хотя кэбы уже повымерли, кое-что онъ все же узналъ, когда осеннимъ вечеромъ вышелъ налегкѣ съ вокзала Викторіи, узналъ темный, маслянистый воздухъ, мокрый плащъ полицейскаго, отблески, шлепающіе звуки. На вокзалѣ онъ отлично вымылся подъ душемъ въ веселенькой чистой каморкѣ, вытерся теплымъ, мохнатымъ полотенцемъ, которое принесъ краснощекій служитель, надѣлъ чистое бѣлье, лучшій костюмъ, оставилъ оба чемодана на храненіи и теперь былъ гордъ, что такъ толково устроился. Онъ едва чувствовалъ дорожную усталость: была только звонкость, волненіе. Громадные автобусы яростно и тяжело разбрызгивали озера на асфальтѣ; свѣтовыя рекламы взбѣгали и разсыпались по фронтонамъ багровыхъ домовъ. Онъ встрѣчалъ, обгонялъ женщинъ, оборачивался, — но чѣмъ красивѣе было лицо, тѣмъ труднѣе было рѣшиться. Свѣтлыхъ, привлекательныхъ кафе, какъ въ Афинахъ или въ Лозаннѣ, тутъ не было, а въ барѣ, гдѣ онъ выпилъ стаканъ пива, оказались одни мужчины, воспаленные, лупоглазые, съ красными жилками на бѣлкахъ. Мало-по-малу имъ овладѣвало смутное раздраженіе: русская семья, у которой по письменному сговору онъ долженъ былъ на недѣлю остановиться, вотъ сейчасъ ждетъ его, безпокоится. Онъ подумалъ, не сѣсть ли спокойно въ таксомоторъ, не отказаться ли отъ этой ночи. Но тутъ же ему стало стыдно его недовѣрчивости къ ней, — какъ напряженно онъ о ней мечталъ нынче на разсвѣтѣ, глядя въ окно поѣзда на равнины, на розовое холодное небо, на черный силуэтъ вѣтряной мельницы. «Малодушіе и предательство», — тихо сказалъ Мартынъ. Онъ замѣтилъ, что во второй разъ проходитъ той же улицей, узналъ ее по витринѣ, полной жемчужныхъ ожерелій. Онъ сталъ и мелькомъ провѣрилъ давнее свое отвращеніе къ жемчугамъ: устричные геморроиды, круглявые, съ нездоровымъ отливомъ. Рядомъ съ нимъ остановилась женщина подъ зонтикомъ. Мартынъ искоса посмотрѣлъ: худенькая, черный костюмъ, сіяющая булавка въ шляпѣ. Она повернула лицо, улыбнулась и, выпучивъ губы, издала маленькій звукъ вродѣ удлиненнаго «у». Мартынъ увидѣлъ, какъ въ ея глазахъ бѣгутъ огни, переливы, блескъ дождя, и хриплымъ шопотомъ пожелалъ ей добраго вечера.