Подвигъ

За это лѣто Мартынъ еще больше окрѣпъ, увеличился размахъ плечъ, и голосъ пріобрѣлъ ровный и низкій звукъ. Межъ тѣмъ на душѣ у него было сумбурно, и чувство, несовсѣмъ понятное, возбуждали такія вещи, какъ дачная прохлада въ комнатахъ, столь отчетливая послѣ наружной жары, толстый шмель, съ обиженнымъ жудомъ стучащій по потолку, еловыя лапы на синевѣ неба, или крѣпкій коричневый боровикъ, найденный на опушкѣ. Будущая поѣздка въ Англію волновала и радовала его. Воспоминаніе объ Аллѣ Черносвитовой достигло окончательнаго совершенства, и онъ себѣ говорилъ, что недостаточно цѣнилъ фалерское счастье. Жажда, которую та, утоляя, только обострила, такъ мучила его въ эти горные лѣтніе дни, что по ночамъ онъ долго не могъ забыться, представляя себѣ, среди многихъ приключеній, всѣхъ тѣхъ женщинъ, которыя ждутъ его въ свѣтающихъ городахъ, и, случалось, повторялъ вслухъ какое-нибудь женское имя — Изабелла, Нина, Маргарита, — еще холодное, нежилое имя, пустой гулкій домъ, куда медлитъ вселиться хозяйка, — и гадалъ, какое изъ этихъ именъ станетъ вдругъ живымъ, столь живымъ и естественнымъ, что уже никогда нельзя будетъ произнести его такъ таинственно, какъ сейчасъ. А по утрамъ приходила изъ деревни пособлять старой горничной племянница ея Марія, семнадцатилѣтняя дѣвочка, очень тихая и миловидная, съ темно-розовыми щеками и туго закрученными вокругъ головы желтыми косами. Бывало такъ, что Мартынъ въ саду, а она вдругъ распахиваетъ верхнее окошко и, отряхнувъ тряпку, замираетъ, глядя, быть можетъ, на овальныя тѣни облаковъ, скользящія по склонамъ горъ; затѣмъ проводитъ тыломъ руки по виску и медленно отворачивается. Мартынъ поднимался въ комнаты, опредѣлялъ по сквознякамъ, гдѣ происходитъ уборка, и среди блеска мокрыхъ половицъ Марія, задумавшись, стояла на колѣняхъ: онъ видѣлъ ее со спины, ея черные шерстяные чулки и зеленое, въ горошинку, платье. Она никогда не смотрѣла на Мартына, только разъ — и это было событіе — проходя мимо съ пустымъ ведромъ, неопредѣленно и нѣжно улыбнулась, однако не ему, а цыплятамъ. Онъ упорно давалъ себѣ обѣтъ заговорить съ ней, да потихоньку обнять, но однажды, послѣ ея ухода, Софья Дмитріевна потянула носомъ, поморщилась и поспѣшно открыла всѣ окна, — и Мартынъ проникся къ Маріи досадливымъ отвращеніемъ и только очень постепенно, по мѣрѣ ея слѣдующихъ далекихъ появленій, — въ раскрывшемся окнѣ, или въ просвѣтѣ листвы близъ колодца, — опять началъ поддаваться очарованію, но уже боялся приблизиться. Такъ что-то счастливое, томное, его издалека заманивало, но было обращено не къ нему. Какъ то разъ, забравшись высоко въ горы, онъ сѣлъ съ ногами на большой лобатый камень, и снизу, вьющейся тропой, прошло стадо, музыкально и грустно булькая, а затѣмъ двое, оборванный, веселый мужчина и дѣвушка, которая, все посмѣиваясь, вязала на ходу чулокъ. Они прошли, не взглянувъ на Мартына, словно былъ онъ безплотенъ, и онъ долго слѣдилъ за ними: мужчина, не мѣняя шага, перекинулъ руку черезъ плечо спутницы, и по ея затылку видно было, что она все вяжетъ, вяжетъ, неторопливо спускаясь въ другую долину. А не то около теннисной площадки передъ гостиницей появлялись, крича, бѣлѣясь платьями и отмахиваясь ракетами отъ оводовъ, барышни съ голыми руками, но, какъ только онѣ начинали играть — какая топорность, какая безпомощность, — тѣмъ болѣе, что самъ Мартынъ игралъ превосходно, разбивалъ въ лоскъ любого молодого аргентинца изъ гостиницы, ибо сызмала усвоилъ ладъ, необходимый для наслажденія природой шара, согласованность всѣхъ членовъ, такъ что каждый ударъ по бѣлому мячу, начинаясь съ дугового налета, еще длится послѣ звучной вспышки ракетныхъ струнъ, проходя по мышцамъ руки до самаго плеча, какъ бы замыкая плавный кругъ, изъ котораго такъ же плавно родится слѣдующій. Въ жаркій августовскій день возникъ на площадкѣ профессіональный игрокъ, Бобъ Китсонъ изъ Ниццы, и предложилъ Мартыну партію. Знакомая глупая дрожь — отместка слишкомъ живого воображенія. Все же Мартынъ началъ хорошо, то прихлопывая мячъ на излетъ у самой сѣтки, то съ задней черты мощно лупя въ отдаленнѣйшій уголъ. Кругомъ стояли и смотрѣли, — это было пріятно. Горѣло лицо, и до безумія хотѣлось пить. Подавая, обрушиваясь на мячъ и сразу превращая наклонъ тѣла въ быстрый пробѣгъ къ сѣткѣ, Мартынъ собирался взять рѣшительную игру. Но профессіоналъ, долговязый, хладнокровный юноша въ очкахъ, игравшій точно съ лѣнцой, вдругъ проснулся и пятью молніевидными ударами сравнялъ положеніе. Мартынъ почувствовалъ усталость и безпокойство. Солнце — въ глаза. Вылѣзаетъ изъ-подъ пояса рубашка. Если Китсонъ возьметъ этотъ пунктъ, — все кончено. Тотъ, изъ неудобнаго угла, далъ свѣчку, и Мартынъ, отбѣгая кэкъ-уокомъ, приготовился мячъ убить. Пока онъ низвергалъ ракету, ему мгновенно померещился проигрышъ, злорадство обычныхъ его партнеровъ. Увы, мячъ тупо плюхнулъ въ сѣтку. «Не повезло», — бодро сказалъ Китсонъ, и Мартынъ осклабился, героически преодолѣвая досаду.

XII.