Подмены

Пока брёл к себе, Дворкин успел понять, что остался в этой жизни один. Вера в расчёт не бралась уже ни по какому. И не потому, что давно перестала быть близкой: просто изначально была чужой. Правда, для того, чтобы постигнуть такое, понадобились годы медленных и порой ужасно обидных разочарований. Кроме того, вечно сбивался фокус из-за чёртова, никак не стареющего Верочкиного тела, которое, как и прежде, всё ещё источало призывное благоухание постельной страсти, не притухавшее с годами вопреки любовной науке, а лишь набравшее добавочной женской притягательности. Моисей редко смотрел на жену взглядом со стороны – просто не видел её, совсем. Взглядов посторонних мужиков, редко когда не поедавших его супругу в минуты пребывания их на людях, он просто не замечал. Полагал, уж кто-кто, а Верочка его, будучи собранной из нестандартных молекул, устроена совершенно иным образом и потому верна ему по определению. Странное дело, но в своих мимолётных предположениях Дворкин был недалёк от истины. Пока в жизни Веры Андреевны не возник Давид Бабасян с его диванной неутомимостью на нескончаемом фоне продуктового дефицита, потуг у Моисеевой супруги в сторону левых вариантов и на самом деле не наблюдалось.

Хотя нет, стоп – оставался ещё Гарька, маленький любимый человечек, плоть от плоти Дворкин, кровь от крови Лёкин, а стало быть, его, Моисея, наследник и надежда всей жизни, всего её печального остатка.

Моисей Наумович лёг на диван и прикрыл веки. Впервые он думал о том, что начиная с определённого времени жизнь перестала приносить ему удовольствие. Не то, разумеется, бешеное, какое довелось испытывать, когда он уже вовсю подбирался к первым своим открытиям; когда держал в руках изданный огромным тиражом учебник, тоже первый, ещё пахнущий дешёвой типографией, со слипшимися страницами не слишком белой бумаги. Или когда в приливе дурной, нахлынувшей ниоткуда радости он целовал картонный переплёт сочиненного им оригинального задачника, равного которому не было и нет и потому сразу же по выходу сделавшегося классикой предмета. Его уже переводили на восемь основных языков, но это почему-то не радовало.

Так или иначе, Лёки больше не было. Не было и Кати, которую он если и не успел полюбить искренне, то как члена семьи принял сразу и навсегда. Не было больше и самой семьи, которая до этого дня худо-бедно, но имелась.

Вера позвонила ближе к вечеру, не со службы. Её рабочий телефон не отвечал ещё с полудня. Дворкин не подходил, знал, что, несмотря ни на что, тёща возьмёт трубку. Услышав дочкин голос, Анастасия Григорьевна, всхлипывая и сбиваясь, вывалила всё разом – про лавину в горах, про сто с лишним смертей и про Лёку с Катей в числе погибших. И вновь безудержно зарыдала. Та что-то отвечала, но что – Дворкин не знал. Понял лишь со слов княгини, что жена его сегодня не придёт, не сможет, что ей нужно пережить беду на стороне, вне лиц родных и близких, иначе не выдержит сердце, – как-то так. Таким образом, каждый в семье Грузиновых-Дворкиных оставался теперь с Лёкой один на один. О Кате как о живой в недавнем прошлом человеческой единице с болью в сердце думал разве что один Моисей Наумович. Вера Андреевна вообще никогда не заморачивалась о будущей невестке, не держа ту за пару, достойную сына. Княгиня же до последнего дня в отношении Катерины так и не определилась – и жалела её, сироту, и Лёку к ней ревновала, и дочки заодно побаивалась.

13

До тех пор, пока за высоким каляевским окном не забрезжил водянистый рассвет, Дворкин так и пролежал неподвижно на своём кабинетном диване. Ближе к утру занялся дождь и непрерывно шёл вплоть до наступления поздних июльских сумерек наступившего дня. Не хотелось есть, пить, спать. Ничего не болело.

«Значит, умер», – решил Моисей Наумович, уже не вполне осознавая, какой из вариантов его душа в эту минуту приемлет больше остальных: вяло длить эту странную жизнь, так и оставаясь в отвратительно топкой коматозке, или же сдохнуть прямо сейчас, как сделали это Ицхак и Девора, не доступив положенного до точки естественной убыли. Или же… Он приподнял тело и, опершись на локоть, уставился в окно, глядя, как струи косого дождя обильно омывают стекло, вслушиваясь в звуки дождевых капель, долбящих по ржавой железяке водоотлива, и внезапно подумал, что ничего не кончено, что многое ещё впереди, что Гарька, его любимый мальчик, будет жить долго и счастливо, и он, Моисей Дворкин, дед и опекун, сделает всё для того, чтобы именно так всё и случилось. Внук станет лучшей памятью об отце, а его Лёка, ушедший, но не покинувший его, станет наблюдать за тем, как растёт и крепнет его сын, как помнит о нём, как зреет, как с каждым днём делается умней и сильней, красивей и воспитанней, образованней и мудрее.