Подмены

Думая о предстоящей внутрисемейной диспозиции, порой Верочка немного удивлялась тому, что не может с привычной для себя ясностью предугадать возможную реакцию Моисея на её уход из семьи. С одной стороны, знала, как никто, что муж её пронзительно умён, рационален и более чем здравомыслящ, – и это говорило за то, что он сумеет понять её внезапный шаг и проглотит его как печальную, но безысходную данность. Дальше будет зависеть лишь от него самого – общаться им и дружить или же враждовать и презирать один другого весь остаток дней. Сама же она – понятное дело – решительно готова к тому, чтобы не злить друг друга дальше, а найти вариант мирной жизни на расстоянии при общем сыне и внуке. С другой стороны – и такое, признаться, беспокоило Веру самым заметным образом, – Моисей может оказаться абсолютно не готовым к подобным изменениям в собственной жизни, тем более что по-прежнему почти всякую ночь, независимо ни от чего, он находил рукой её промежность и этим нежным жестом какое-то время как бы разогревал своё тело, готовясь к близости. И непременно получал её, всегда, при полном её женском согласии и без поиска отказных причин, потому что – она это точно знала – муж её без этого просто не мог, не научился, не отвык за годы их брака. И обмана в том не было никакого: уж она-то поняла бы, ощутила, разобралась бы с этим тоже как никто. А ещё немного было жаль его, профессора кислых щей кручения и твёрдых материалов сдвига, про которые он ей когда-то все уши прожужжал, как и про антенны свои, какие работают то ли через кровь, то ли через потные выделения, то ли через внутреннее железистое устройство всякого нормального человека. Но главное, что отвергало её от мужа, не давая угомониться разуму, было то, что незыблемо каменной опорой, надёжным остатком всей жизни возвышался теперь над нею Додик Бабасян с его мильонами, продуктовым дефицитом и нужными связями в мире необычных людей. И монумент сей, пускай и армянского сословия, многократно перевешивал Моисееву кафедру горного сопротивления. Однажды она поймала себя на том, что напрочь забыла, какую всё же конкретно кафедру возглавляет её муж. Тогда и решила окончательно – всё, это и есть финал совместного предприятия под названием «любовь и брак». Тем более – нутром своим чуяла – остановился её Моисей, набрал максимум, выбрал жизненные возможности, выработал дочиста отведённое ему пространство и дальше уже с места не сдвинется, как отлитая когда-то, но забытая всеми и брошенная за ненадобностью чугунина.

Зато отъезду внука ужасно обрадовалась княгиня. Для неё, изрядно утомлённой одинаковостью жизни при отсутствии мужчинского внимания, принять на себя заботу о Гарольде Грузинове, наследном князе и родимом правнуке, было делом благим и мечтательным. Уж она-то расстарается: приедут – не узнают своё же дитя. Откормит, отпарит, нагуляет воздухом палисадника, а заодно и разуму-уму научит, сколько успеется за месяц. Иными словами, предстояли радостные дни и ночи вкупе с ответственностью, к которой комбинатовскому главбуху на покое тоже не привыкать.

Моисей Наумович также приветствовал решение сына начать практическую работу, не дожидаясь диплома. В этом был он весь, его добрый и хороший Лёка, – в стремлении истинного художника к красоте, до которой сын мечтал добраться раньше других. Догнать и покорить с помощью камеры: увидеть обычный дневной или чуть рассеянный вечерний свет так, как не видят это остальные, соединить движение кадра с ходом самой жизни, создав для неё тот единственный фокус, который даст людям шанс лицезреть именно его, а не чьё-то ещё мастерство, способность фиксировать мир, наслаждаясь тем, как это сделано, как найдено, подано. Дворкин теперь уже любил Лёку по-иному, как не любил прежде, и это самого его некоторым образом удивляло, если не приводило в лёгкое недоумение. Порой даже начинал сомневаться в устройстве собственного прошлого, в том, что когда-то упустил сына, не приложив отцовских усилий, как всегда сам же и полагал. И что, верно, ничего так и не стало ошибкой: просто время само подогнало сына к отцу, выдержав уготовленный срок, как видно важный для сближения взрослого Лёки и поздно созревшего для дружбы с ним Дворкина.

Они убыли первого июня, куда-то в район то ли Моздока, то ли Владикавказа, он и сам точно не знал. Одним словом, в Северную Осетию. Что-то такое типа про любовь, пояснил Лёка, прощаясь, – на фоне гористой местности, а после – предательство главного героя со сверхъестественными способностями и его же быстрая смерть от шальной пули, как-то так. Впрочем, там и без сценарных наворотов места сумасшедшие, ты бы только знал, папа, какие возможности для оператора: горные реки, ущелья, скалы, снежные шапки на вершинах, пещеры, тоннели – всё без исключения первосортное в смысле красоты пейзажей и первозданности дикой природы. Мечта! И Катька рядом.

Всего их, вместе с участниками групповых сцен, было около ста человек.

Они погибли – все, разом.