Подлеморье. Книга 1

Горячих настороженно смотрит на Кешку. По впалым щекам его будто тени ходят. Так и кажется, что вот-вот потекут по ним слезы.

Кешка обернулся к нему.

— Слышь, бедолага, вечный ты работяга, по-новому теперь заживешь. Не в сказке я тебе… жизнь новую узришь.

Горячих горестно пожал плечами.

— Стар я. Поздно мне новой жизнью жить.

Наконец Ганька протолкался сквозь толпу к Кешке.

— Звал?

— Ты, Ганька, не обидься. Еще одна просьба — сходи за водой… Неси целое ведро с ковшом. А то одной тетке Хионии надо полведра, — Кешка заливисто рассмеялся.

Неохотно Ганька проталкивается к двери.

Вдогон ему летят слова Ванфеда.

— …Товарищи, мы привезли вам радостную новость…

— Послушать-то не дадут, — ворчит Ганька, закрывая за собой дверь. — Эти бабы вечно глотают то чай, то воду…

Воды дома оказалось мало, и Ганьке пришлось идти на море к проруби. Пока ходил, Лобанов, видимо, уже закончил свою речь, и теперь барак гудел на разные голоса.

— …Декрет о земле — это хорошо, а вода?.. Нам море давай!.. Рыбалки!..

— Правильно, Курбулик давай!

— Отобрать у монахов, у попов водоемы!.. Сотни лет на них, лодырей, спины гнем. Им хорошо: сиди в тепле, рыбку лопай да молись! А как нам эта рыбка достается — по колени в наледях бродим, в стужу.

— Гнать, таку ево мать, Лозовского! Нажил себе, как Кощей, золотишка…

— Да заткнитесь! Дайте человеку докалякать!

Лобанов поднял руку. Стало немного тише.

— …Товариши! Курбулик теперь ваш.

Грохот покрыл его слова.

— Ур-р-ра! — неистово взревев, вскочил с места безногий Игнатий и, не удержавшись, упал на пол. Его тут же усадили на место. Игнатии сморщился от боли, но глаза горят радостным огнем. Люди стараются не смотреть на него.

— …Мы привезли с собой постановление исполкома Совета, — перекричал гул Лобанов, — о конфискации всех орудий лова купца Лозовского, в том числе и его катера «Джеймс Кук».

Наступила внезапная тишина.

— Это, паря, о чем баишь-то? — встал Страшных. — Эх, Мотька, безвременно ты утоп.

— Объясни, что там про «Ку-ку».

Сенька Самойлов опять взлетел на лавку:

— Что объяснять? Темнота. Наш «Ку-ку»!

— А на хрена он нужен?! Кого ж на нем гонять-то?! — взревел Гордей. Кулачищи его сжимаются и разжимаются. — Сжечь заразу проклятую. Сколь горя от него было.

— На нем будете возить рыбу, соль, продукты… — спокойно объяснил Лобанов.

Что тут поднялось! Люди растерянно улыбались, кричали:

— Тогдысь надо «Ку-ку» перекрасить…

— И переименовать!

— Свое, рыбацкое… дадим ему прозвище!

Ганька весь горел, мял шапчонку, не успевал разглядеть кричавших — крики будто пронзали его! Он и сам хотел было крикнуть: «Интернационал!» Но слова не шли из него, тоже огнем пекли в глотке.

— Эт-та грабеж! — рявкнул вдруг Макар Грабежов. — Где это было видано, чтоб хозяйское добро брать?! Это не власть, а разбой!.. Грабить не дозволим!

Весь красный вскочил Гордей. Ганька аж затрясся.

— А Лозовский нас не грабил? А?.. — взвизгнул кто-то.

И Ганька крикнул:

— Правильно, вор он!

Но Ганьку никто не слышал. Поднялся невообразимый галдеж.

Макар Грабежов, матерясь и угрожая, расталкивая людей, полез к двери.

— Правильно! — тонко визжал Сенька.

— Раздать сетишки народу!

— Ур-ра! Да здравствуют Советы!

— Так и надо кровососу!.. Чаво жалеть?!

— Ур-ра! Наш Курбулик!

— Наш катер!

Ганька был как в тумане. Крутом кричали, выбирали какую-то комиссию, а Ганька, весь горячий, пробирался к Лобанову. Смеялся навстречу ему Кешка, плакала, улыбаясь, мать, гомонили бабы… А Ганька наконец вцепился в рукав Лобанова. Ганька дрожал весь.

— Ванфед!

Лобанов обернулся, потянулся к Ганьке, положил руку ему на плечо:

— Что, Ганюшка?

Ганька, запинаясь, заговорил:

— Дя Вань, а деда Воуля долги еще будем платить Лозовскому? Сколько уж соболей бабай ему упромыслил.

Лобанов просветлел:

— Все, Ганечка, все… теперь будете промышлять на себя.

…Поздней ночью Ганька с Петькой Грабежовым, обнявшись, долго ходили по Онгокону…

Утро тихое. Небо чистое, ни единого облачка. Солнце припекает так остро, что нежный молодой снег тает на глазах.

Возле купеческих складов в суровом молчании рассаживаются под навесом мужики.

— Ты, Кеша, иди за приказчиком, — просит Лобанов.

Мельникова Тудыпка встретил сердитым взглядом. Сам сидит перед самоваром. Его тонкие, длинные пальцы мелко дрожат, ломают спичечный коробок. Верхние три пуговицы рубашки оторваны с «мясом». Под глазами темно-синие вмятины, смуглое лицо покрыто нездоровым налетом, белые полосы ссадин — следы ногтей Цицик.

«Ничего тебя обработала Цицик!» — подумал Кешка и усмехнулся про себя.

Та же комната, тот же Тудыпка, и перед Кешкой вдруг явилась Цицик — вздыбленная, готовая пойти на все, ради защиты своей чести… «Умеет Цицик постоять за себя… а вот… Улька не такая…» — невольно подумал он.

И рассердился на Тудыпку. Оглядел его с ног до головы. Жалкий человечишка… а глаза горят непримиримостью.

— Тебя ждут, — резко сказал Кешка.

— Ломайте замки и растаскивайте, пока ваша власть!

Кешка пронзительно и прямо поглядел в Тудыпкины глаза:

— Не то ваши беляки нагрянут?.. Так, что ли?

Визгливо засмеялся Тудыпка.

— А долго ли им? Семенов-то, говорят, скоро в Чите будет.