Подгоряне

ним, чтобы предложить очередную кандидатуру, они ее решительно отвергли, а

председателем своего колхоза выбрали самого секретаря! Ну куда ему деться?

Что он должен был делать? Демократия! Народ так решил. Пришлось взять это

хозяйство, а первым секретарем райкома был избран другой человек. Правда,

Бельцкий район был вскоре ликвидирован, а Черныш работает председателем

колхоза. Вот, брат, какие бывают у нас дела!..

- А про штучки Герасимовича не слышал?.. Не успел услышать? Его хотели

оставить тут заведовать лекторской группой, но он наотрез отказался. Как ни

уламывали его, не уломали! Работает теперь директором школы в родном селе.

Ну ж и упрямый этот Герасимович! И все-таки он чудак. Столько лет учиться в

Москве - и вдруг пойти в сельскую школу! Форменный молдавский чудила! Даже

Москва не смогла вытряхнуть его из крестьянского зипуна!..

- Фрунзэ! Где ты бродишь? Мы ищем тебя по всем кабинетам!.. Иди

скорее - тебя ждет Егоров!..

В большом кабинете Егорова кроме письменного стола, на котором

возвышались горы папок разных цветов и размеров, был еще один длинный стол

для совещаний и заседаний. Хозяин кабинета хотя и находился, что называется,

во цвете лет, уже успел обзавестись изрядным количеством седых волос на

голове, остриженной под бобрика, что на парикмахерском языке назывался

"полубоксом". Этой прической он был похож на спортсмена. Егоров вышел мне

навстречу, пожал руку и пригласил к длинному столу.

- Мы постоянно говорим о необходимости проявлять заботу о человеке, а

на деле нередко забываем о нем, - довольно скупо улыбнулся Егоров. - Ну как,

не надоело тебе отдыхать?

Вспомнив, что разговор наш происходит накануне Октября, поздравил с

наступающим праздником. Потом сообщил, что второй секретарь срочно выехал в

командировку. Во всех районах сейчас проходят активы, совещания и собрания,

в которых принимают участие члены бюро, - подводятся итоги

сельскохозяйственного года. Но меня, уточнил Егоров, вызвали для того, чтобы

я настраивался на работу. Мой вопрос совсем не сложный. После праздников

вызовут снова на беседу. А пока у меня есть время подумать, в какой район я

хотел бы поехать. Дал знать при этом, что в ближайшее время будут

восстановлены еще три района.

- Если не хочешь в новые, то можешь выбрать Кагул или Вулканешты. Как?

Разве тебе ничего не сказали эти пустобрехи из отдела?.. Намечаем секретарем

по идеологии!" Я думал, что тебе уже сообщили...

Нет. Мои бывшие коллеги не сказали мне главного. Даже не шепнули на ухо

под величайшим секретом, зато в остальном были чрезвычайно откровенны.

Забросали меня всякими новостями, рассказали обо всем, что происходило на

земле и на небе, но о том, что касалось лично меня, не обмолвились ни единым

словом - блюли профессиональный секрет: поп крестит дитя, но не гарантирует

ему долгой жизни. Скажут мне одно, а начальство решит по-другому. Ведь за

какой-нибудь час все может измениться, пока не сказал своего последнего

слова человек, который держит в руках и хлеб, и нож, и время, когда можно

этот хлеб разрезать и положить на стол.

- Мы, в общем-то, знаем, какой район будет для тебя подходящим. -

Егоров стряхнул усталость со своего лица и улыбнулся уже естественной

раскованной улыбкой. - Мы говорили тут с Шереметом.

- С Алексеем Иосифовичем я готов пойти работать куда угодно! - выпалил

я.

- А без Алексея Иосифовича?

- Тогда мне нужно подумать.

- Подумай. Однако как ни крути, ни верти, а придется тебе взяться за

воскрешение твоего родного района. Дальше Теленешт мы тебя, очевидно, не

пошлем. Так считает и Шеремет.

Чувствую, что лицо мое расплылось в широченной улыбке.

- Алексей Иосифович прав! - выдохнул я.

- Ну и отлично. А пока что возьми вот эту папку и погляди на досуге,

какую судьбу она тебе готовила. Ты, наверное, и сам не знаешь, какую

романтическую жизнь тебе приписали и какую роль тебе готовили в совсем не

веселом спектакле. Полистай, пожалуйста, этот "сценарий". - Сказав это,

Егоров положил передо мной толстенную папку и ушел с грудой других

скоросшивателей на второй этаж. Я же углубился в исследование оказавшихся

передо мною бумаг.

Задним числом я уже испугался того, что чуть было не уехал на поиски

своей доли опять в Москву. В таком случае я лишил бы себя возможности

держать документ, который читается как детективный роман, как произведение

самой изощренной человеческой фантазии. О, чего только не сделает ненависть

и зависть людская! На некоторых листках я читал резолюции, выведенные рукой

Шеремета и выражавшиеся одним коротким словом: "чепуха" или "бред" с тремя

восклицательными знаками. Но не везде Шеремет ограничивался столь коротким

заключением. Были там и более пространные, выраженные в еще более ехидных

тонах, замечания. Зарегистрированный, проштемпелеванный и пронумерованный

бумажный хлам, в котором пришлось разбираться не одному Шеремету, замешивал

в своей зловонной грязи и меня, и моего отца, и нашего дедушку. Судя по