Подгоряне

портит мамину обедню дедушка. - Если сойдется с кишиневскими булочниками,

которые ходят с карандашами за ухом, то выйдет из твоего Тоадерика настоящий

щелкопер. А ты начнешь таять от радости, коровья башка!.. Будет и он

перекрывать трубы в избах, как этот прохвост Иосуб Вырлан!..

Все огромное тело Илие Унгуряну сотрясается от смеха. Затем Илие

неожиданно вспоминает, что рядом с ним находится Василе Суфлецелу, и

поворачивается к нему:

- Суфлецелу, где твоя жена?

- А какое у тебя дело до моей жены? - в свою очередь осведомляется

почтальон.

- Есть кое-какое дельце. Приведи ее сюда. Я ее осмолю, как вот этого

поросенка!"

- Ну, ты не больно-то!-, Что плохого сделала тебе моя Аника?

- А кто пустил по селу сплетню о Тоадерике? Не Аника разве болтала,

что он голым бегал по улицам Москвы?- Приведи, и я ей прямо на твоих глазах

отверну голову, как куренку! Передай, чтобы она не попадалась мне на глаза.

А то оттяпаю ее длинньгй язычище вот этим штыком!..

4

Никэ обеспокоен больше всех. Чтобы ускорить мое возвращение из

Кишинева, он не дает мне возможности дождаться вечернего автобуса. Усаживает

в коляску мотоцикла, и его "Ирбит" начинает трясти меня так, словно

вознамерился вытряхнуть мозги из моей головы. Если брат будет и дальше

выдерживать такую сумасшедшую скорость, то случится одно из двух: либо мы

через час окажемся в Кишиневе, либо через несколько минут влетим под

недостроенный еще мост на Каларашском шоссе.

Надо знать моего брата. К намеченной цели он устремляется не только

всеми фибрами души, но и на предельной скорости. До прихода бадицы Василе

Никэ, развернув простыню желудочной оболочки кабанчика, восхищался ее

золотистым цветом и звездочками жира на ней. Поднимал над головой,

просвечивал на солнце, предвкушая, какие будут великолепные котлеты,

завернутые в такую жирную одежду, Никэ обожал их и знал, что мать нынешним

же вечером будет стряпать такие. Но и котлеты не удержали его дома. Мы

проглотили по кусочку наспех поджаренной печенки и выехали со двора, где

мама принялась промывать кишки, обсыпанные кукурузными отрубями, протирать

их таким образом. После этого она хорошенько промоет их в кипяченой воде,

наполнит пропущенной через мясорубку свининой, и это будет домашняя колбаса.

Круг за кругом уложит ее в глиняный горшок-амфору, наполнит до краев

сочными, подрумяненными колбасными кренделями, вкуснее которых, кажется,

ничего уж и не бывает на свете. Впрочем, я забыл об одной чрезвычайно важной

детали, без которой не обходится мама при изготовлении домашней колбасы.

Укладывает она ее так: слой колбасы, слой котлет, обернутых все в ту же

оболочку требухи. И так до самого верху. Затем покрывает содержимое амфоры

топленым салом, и когда оно застынет, колбаса и котлеты могут храниться

сколько угодно. Никэ, наверное, рассчитывал полакомиться ими по возвращении.

Я же вовсе не был уверен, что и мне доведется отведать маминых кушаний

на именинах сынка Никэ. Я думаю об этом и о том еще, как мама уговаривала

младшенького, чтобы он не привозил из Кишинева парней с электрическими

барабанами и гитарами. Довольно и того, говорила мама, что Никэ сыграл свою

свадьбу под рев этих дьявольских инструментов, от которых у жителей Кукоары

до сих пор в ушах звенит. Все свабедные дни село чувствовало себя, как при

бомбежке. Хватит, мол, с нас этого шуму-грому!

Никэ какое-то время правит мотоциклом молча. Я краешком глаза едва

успеваю следить за дорогой. Впервые вижу, что шоссе из Хирова теперь связано

с асфальтированной дорогой из Онишкан. Мы выскакиваем на какую-то дамбу, и я

вижу Гербовецкий монастырь. Слышал я, что его отремонтировал за свой счет

знаменитый одесский глазной врач, академик Филатов.

Проезжаем долину и через несколько минут оказываемся у самых стен

монастыря. Он стоит на окраине Рэчулы. Намеревались проследовать дальше, но

нас не пустили: участок шоссе между Рэчулой и Каларашем уничтожен оползнем.

Никэ, не раздумывая, выворачивает руль мотоцикла, и мы мчимся в сторону леса

Гаицы. Справа видны Онешты. Слева, сквозь дубраву, виднеется Цыганештский

монастырь. А еще раньше, недалеко отсюда, промелькнул Гыржавский монастырь.

Кто знает, какими соображениями руководствовались святые отцы, облепив все

здешние места монашескими обителями? Монастырские башни и их кирпичные стены

покрыли все кодрянские леса. Теперь в них размещены санатории и дома отдыха.

Один из монастырей стал даже обителью не монахов и монахинь, а алкоголиков,

помещенных сюда со слабой надеждой сделать их трезвенниками. Со слабой -

потому, что статистика давала мало поводов для оптимизма: редкий из

побывавших здесь избавлялся навсегда от своего недуга...

Обо всем этом я узнаю из слов брата, который в полуобороте ко мне

короткими громкими выкриками делится со мною сведениями. Брату приходится

орать изо всех сил, надрывать глотку, потому что его мотоцикл ревет так, как